В последние несколько лет животные продемонстрировали впечатляющие когнитивные способности, о большинстве которых никто не знал и даже не подозревал еще двадцать пять лет назад. Напомню, Куммер как-то сказал, что самые впечатляющие результаты — это те, которых мы не ожидаем. Как только мы обнаруживаем что-то новое, мы ступаем в хрупкую область между тем, что, как нам кажется, существует, и тем, в чем мы уверены. Все мы — мужчины и женщины — должны следовать одним и тем же критериям научной обоснованности. Намеки Харауэй на то, что приматологи искусственно создают данные, возмутительны. Она явно намекает на подтасовку фактов! Это абсолютно противоречит тому, что мы делаем. Данные собираются, а не создаются.
Показательно, что самая цитируемая работа в нашей области знания принадлежит перу американского эколога и приматолога Жанны Альтманн, в которой она предлагает стандартизированные методы наблюдения за поведением. Для начала мы даем имя каждому животному и учимся отличать его от других, что в случае стаи из ста павианов может занять несколько месяцев. Дальше мы следуем за ними день за днем, чтобы задокументировать их поведение в разных обстоятельствах. В прежние годы мы делали записи карандашом на бумаге, в наше время используем цифровые устройства. Все кодируется, подсчитывается, сводится в таблицы и отображается в виде графиков, чтобы другие могли самостоятельно оценить, насколько обоснованны наши выводы. Для того чтобы прочесть типичную запись в журнале, требуется знание математики и статистики[150].
Покойный американский приматолог Элисон Джолли, всеми любимая, примиряющая всех в нашем сообществе, очень старалась найти положительную сторону в работе Харауэй. В конце концов ее, как и других, вывело из себя смутное предположение, что дикие приматы подобны чистому листу, на который можно спроецировать наши предубеждения. В своей книге «Наследие Люси» (Lucy"s Legacy) Джолли рассказывает о встрече женщин-приматологов в Бразилии по этому поводу. Все участницы согласились, что наука продвигается вперед через обнаружение неожиданных новых фактов (например, что человекообразные обезьяны изготавливают орудия труда, что самцы и самки павианов могут дружить между собой или что у бонобо женские особи доминируют над мужскими) и через последующие баталии со скептиками, поскольку новые утверждения неизбежно вызывают недоверие:
Каждый ученый, работающий в полевых условиях, заявлял, что совершать самые известные открытия нас вынуждали сами обезьяны. Собственно, многие из нас поначалу не принимали того, что видели, поскольку это противоречило имеющимся представлениям. Без сомнения, сочетание гендера, финансирования, семейной и национальной истории привело нас в эту область науки и подготовило наше сознание к переменам в восприятии, но мы все равно
Однажды кто-нибудь напишет историю нашей научной дисциплины без неуместного внимания к гендеру исследователя. Приматология на данный момент — одна из немногих областей науки, действительно предоставляющая равные возможности[152]. Я верю, что волна поддержки женщин расширила наши горизонты, но не поменяла в корне принципы научной деятельности. Мы по-прежнему следуем основным правилам допустимых свидетельств и настаиваем на использовании доказанных фактов и статистического анализа.
Отряд приматов включает более двухсот видов обезьян, и жаль, что на ранних этапах приматологии так много внимания было сосредоточено на павианах. Эти обезьяны не очень хорошо подходят для исследования гендерных параллелей с нашим биологическим видом. Известный эксперт по павианам Ширли Страм признает эти ограничения. Хотя ее первая научно-популярная книга о павианах называлась «Почти люди» (Almost Human), сейчас Страм делает упор на многочисленные отличия между нами и этими обезьянами[153].
Наблюдения за павианами легли в основу мифа о том, что патриархат естественен и что самцы-мачо составляют ядро общества, но теперь мы знаем, что это не так даже у павианов и уж тем более у большинства других приматов, на которых распространялась эта идея. К счастью, наука ушла далеко вперед от этого искаженного представления, также оставив в прошлом расхожую мысль, будто человеческая природа по своей сути отвратительна, жестока и эгоистична. С годами наше видение эволюции общества радикально изменилось. Теперь мы делаем, по крайней мере, не меньший упор на взаимодействии, чем на соперничестве.
Когда одна из первых сторонников этих изменений, Мэри Миджли, была в авангарде, я еще болтался где-то посередине. Мы с Миджли от души смеялись, вспоминая наши ожесточенные споры, когда я недавно навестил ее в доме престарелых в Ньюкасле (Англия). Хотя ей было уже девяносто восемь лет, она настояла на том, чтобы приготовить мне чай, тогда как я мог только отдавать дань уважения делу всей ее жизни.
Через год она скончалась.
5. Сестринство у бонобо. Еще раз о забытой обезьяне
Мы идем по песчаной дорожке вокруг огромного заповедника, а по ту сторону ограды нас сопровождает самец бонобо. Шерсть дыбом, он тащит за собой ветку, пробегая мимо нас. Затем возвращается и повторяет то же самое. И так снова и снова. Когда бонобо тащит предмет по земле, это значит — он рисуется, поскольку создаваемый им шум делает его демонстрацию еще заметнее. Этот самец ведет себя так, поскольку мой проводник по «Лола-йа-бонобо» («Рай для бонобо» на языке лингала) — это основательница заповедника, бельгийская защитница природы Клодин Андре[154]. Она знает его, он — ее. Большинство местных бонобо выросли на руках Клодин. Кроме того, здесь же с ними и я. С одной стороны — мужчина, с другой — незнакомец, что делает меня соперником.
Когда мы подходим к следующему вольеру, ветку начинает тащить уже самец из другой группы. В этих вольерах много деревьев и другой растительности, к тому же они просторные (самый большой занимает не менее 16 гектаров), так что ни у кого из бонобо нет причин гулять с нами. У них достаточно места. Судя по тому, что самцы патрулируют границы вольеров, это территориальные животные. Когда группы бонобо встречаются в дикой природе, самцы одной из групп начинают преследовать соседских самцов. Но, поскольку такие встречи обычно инициируют самки, которым хочется пообщаться и заняться грумингом с соседями, мужское соперничество никогда не доходит до такого уровня жестокости, который наблюдается у шимпанзе. Шимпанзе убивают своих врагов, в то время как драки бонобо в худшем случае оканчиваются царапинами[155].
Демонстрация самца с веткой резко обрывается, как только он видит самку в соседнем вольере. Она ходит с сильно распухшими сзади гениталиями, типичными для ее биологического вида. Обычно в таком состоянии самка двигается беззаботно, будто не замечая взглядов самцов, прикованных к ее заду. Тем не менее она останавливается за ограждением и дергает своим розовым надувным шариком, отчего он трясется словно пудинг. При этом смотрит самцу прямо в глаза, будто спрашивая: «И как тебе это?»
Неудивительно, что бонобо в заповеднике «Лола» научились преодолевать ограждения под током между вольерами. Один самец переходит из одной группы в другую так часто, что никто уже не в состоянии понять, к которой из них он относится.
Бонобо все чаще фигурируют в феминистском дискурсе как последняя надежда человечества. Само их существование является доказательством, что мужское доминирование не присуще нам от природы. Я ничего не имею против таких выводов, при условии что мы не забываем о существовании настолько же родственного нам вида — шимпанзе, — который довольно сильно отличается от бонобо. У каждого из этих видов человекообразных обезьян есть своя специфика, что осложняет попытки напрямую экстраполировать их поведение на нас. В данном случае лучше сравнивать все три вида, включая наш собственный и двух наших ближайших родственников, чтобы выяснить, что у нас общего, а что отличает каждый из этих видов от двух других.
Поведение бонобо разрушает расхожие представления о нашем наследии. Как минимум оно намекает на большую гибкость, чем считалось раньше. К сожалению, мало людей знают, что такое бонобо, и в лучшем случае называют их «мартышками бонобо». Тем не менее они не мартышки, а бесхвостые гоминиды, так же как и мы. Это обеспечивает им особый статус в дискуссиях об эволюции человека. Мой недавний визит в заповедник «Лола» наглядно показывает, что мы узнали об этой замечательной обезьяне за последние двадцать лет.
Обходя заповедник, мы с Клодин говорим по-французски о трудностях содержания лесистого вольера вблизи столицы Демократической Республики Конго (ДРК). Это требует постоянной бдительности из-за людей, вторгающихся на территорию заповедника, чье присутствие нетрудно заметить. Население Киншасы, мегаполиса с плохо развитой инфраструктурой, достигло как минимум 12 млн человек (точная цифра никому не известна). Несмотря на масштабы города, его шум почти не достигает заповедника «Лола». Вольеры заповедника и в самом деле напоминают рай для примерно семидесяти пяти бонобо, спасенных от торговцев мясом диких животных.
В 1993 г. Клодин забрала нескольких умирающих от голода бонобо из городского зоопарка и медицинской лаборатории. До появления заповедника в этой красивой местности располагался отель с выходом к близлежащей реке Лукайя и водопадам. Бывший президент страны Мобуту Сесе Секо останавливался здесь на отдых в выходные дни. Теперь его бассейн стал водохранилищем для бонобо.
Клодин с жаром рассказывает о бонобо. Она помнит по именам всех до единого и знает душераздирающую предысторию каждого. Большинство из них были найдены прижавшимися к своим матерям, застреленным в чаще леса. Поскольку детеныши были слишком тощими, чтобы продавать их на мясо, но считались очаровательными питомцами, браконьеры привозили их живыми на черный рынок. Иногда их приковывали к матерям, представлявшим собой на тот момент груду мяса. Люди покупали малышей бонобо, не осознавая, что те редко выживают без материнской любви и правильного питания. Поскольку содержание бонобо в доме незаконно, этих сирот обычно конфисковывали и отвозили в заповедник. Некоторых обнаруживали среди багажа в международном аэропорту — приготовленными к незаконному вывозу из страны. Они прибывают в заповедник полные паразитов, с животами, распухшими от голода, покрытые ожогами от сигарет, полученными за годы содержания в тесной клетке в какомнибудь баре. У них часто бывает красная воспаленная кожа на ногах или на шее после того, как их туго привязывали к клетке. В заповеднике «Лола» их лечат, выводят паразитов и кормят в питомнике из бутылочки. Здесь они оправляются от травмы и весело бегают по вольерам вместе с другими сиротами.
По прибытии каждому малышу бонобо назначается местная женщина, которая становится его суррогатной матерью, или, по-французски, «маман». Она проводит все свое время с этим детенышем — носит на руках, кормит, купает, играет с ним. Маман также ругает детенышей, если те слишком разойдутся и начнут друг друга задирать. Сироты остаются в питомнике, пока не достигнут пяти лет, после чего их переводят в одну из больших групп. Сразу видно, как сильно они привязываются к своим маман. Присев рядом с маман и ее детенышем бонобо, Клодин зовет его к себе на колени. Малышка бонобо балуется так же, как все дети, например забирается вверх по Клодин, дергает за волосы, пытается схватить очки и заглядывает под одежду. По знаку, который рукой подает Клодин, маман тихо встает и уходит. Бонобо немедленно теряет всякий интерес к играм, издает резкий жалобный писк и бросается следом за маман. У нее обиженное лицо ущемленного бонобо, который страшно боится, что его бросят.