А когда девушка в надежде на милость подруги ответила «да», тут же услышала непреклонный металлический голос:
— Уходи. Не могу выносить твое присутствие: стоишь там, слушаешь и ждешь. Ступай вниз, прочь из дому… куда угодно. Это единственное, что я готова от тебя принять.
Глава 51
Беда не приходит одна
Молли до сих пор не сняла уличную одежду, а потому поспешила выскользнуть из дому и отправилась в сторону полей, где с детства искала покоя и уединения, пытаясь утомить движением страдающее сердце. Усевшись возле живой изгороди, бедняжка закрыла лицо руками и задумалась о несчастье Синтии, которое не могла и не имела права облегчить. Она не знала, сколько времени так просидела, но вернулась в свою комнату, уже когда время ленча прошло. Дверь напротив стояла распахнутой — Синтии не было. Молли сняла верхнюю одежду и спустилась в гостиную. Подруга с матушкой сидели в напряженных позах вооруженного нейтралитета. Лицо Синтии напоминало маску, но при этом она невозмутимо вязала, словно ничего не случилось. Миссис Гибсон держалась иначе: на лице сохранились следы слез, и появление падчерицы было встречено кивком и улыбкой. Синтия же словно не услышала стука двери и не ощутила движения платья, даже головы не подняла. Молли взяла книгу — не для того, чтобы читать, а чтобы создать видимость занятия, исключающего необходимость говорить.
Молчание, казалось, продолжалось бесконечно. Молли даже вообразила, что какое-то древнее заклинание связало всем языки и обрекло на неподвижность. В конце концов Синтия попыталась заговорить, но, чтобы слова прозвучали внятно, остановилась и была вынуждена начать еще раз:
— Хочу, чтобы вы обе знали: между мной и Роджером Хемли все кончено.
Молли уронила книгу и с приоткрытым ртом попыталась понять смысл произнесенных слов, а миссис Гибсон отреагировала так, словно ее обидели:
— Могла бы понять твое заявление три месяца назад, когда ты была в Лондоне, но сейчас это просто глупость, и ты сама это прекрасно знаешь.
Синтия промолчала, но решительное выражение ее лица никуда не исчезло и тогда, когда Молли, наконец, заговорила:
— Синтия, подумай о нем! Ты разобьешь ему сердце!
— Нет, — возразила та, — ничего подобного. Но даже если и так, я ничего не могу изменить.
— Все эти сплетни скоро стихнут, — попыталась убедить ее Молли, — а когда он узнает правду из твоих уст…
— Из моих уст он никогда не услышит ни слова правды. Я не люблю его настолько, чтобы унижаться до извинений и умолять о прощении. Признание способно стать… нет, не назову его приятным, но способным облегчить душу и ум, а не унижением в обмен на прощение. Не могу выразить. Единственное, что знаю, причем знаю твердо и готова следовать убеждению…
Она так и не договорила, но буквально через пять секунд матушка заметила:
— Думаю, фразу надо закончить.
— Не могу даже представить, как объяснить все Роджеру Хемли. Не вынесу, если он будет думать обо мне хуже, чем думал раньше, каким бы наивным ни было его суждение, а потому предпочту больше никогда с ним не встречаться. Правда заключается в том, что я его не люблю. Отношусь с симпатией, уважаю, но выйти замуж не готова. Я написала ему об этом и сразу почувствовала облегчение, поскольку неизвестно, когда и где письмо его застанет… И старому мистеру Хемли тоже написала.
Когда мистер Гибсон вернулся домой, после прошедшего в молчании обеда Синтия попросила о разговоре наедине в приемной, где подробно изложила ту историю, которую несколько недель назад открыла Молли, а закончив, неожиданно попросила:
— Теперь, мистер Гибсон — я по-прежнему считаю вас другом, — помогите мне найти дом как можно дальше, где сплетни и пересуды, о которых постоянно твердит мама, не смогут меня найти. Наверное, неправильно ждать от людей снисхождения, но я такая, какая есть, и другой не буду. Вы, Молли, местные… все чего-то от меня ждут. Не могу существовать в такой атмосфере. Хочу уехать и стать гувернанткой.
— Но, дорогая Синтия, рано или поздно Роджер вернется, и ты сразу окажешься за каменной стеной.