— Разве мама не сказала, что я решительно порвала с Роджером? Сегодня утром сообщила об этом и его отцу: письмо должно дойти уже завтра. Если сам Роджер когда-нибудь получит то письмо, которое отправила ему, я буду уже далеко: может быть, даже в России.
— Глупости. Помолвка, подобная вашей, не может быть расторгнута иначе, чем по взаимному согласию. Не освободившись, ты лишь доставишь другим много боли. Пройдет месяц, и сама передумаешь. Как только успокоишься, обрадуешься поддержке такого мужа, как Роджер. Да, ты виновата, поскольку сначала повела себя глупо, а потом неправильно, но ведь вовсе не обязательно, чтобы муж считал тебя безупречной?
— Нет уж: я хочу, чтобы супруг думал обо мне именно так, — уверенно заявила Синтия. — Поскольку я совсем его не люблю, даже не представляю, как буду просить у него прощения, словно напроказивший ребенок.
— Но ведь ты же стоишь передо мной и ожидаешь милости!
— Да, но вас я люблю, и часто говорила об этом Молли. Я с ужасом думаю, как Роджер стал бы судить меня по своим высоким законам, которые совершенно мне не подходят, и, в конце концов, милостиво простил.
— Да, в таком случае ты поступила правильно, разорвав помолвку, — глубоко вздохнув, проговорил мистер Гибсон. — Бедный парень! Но ничего, страдание только закаляет. У него крепкое надежное сердце, так что справится.
На миг своевольное воображение Синтии устремилось вслед за исчезающим сокровищем: любовь Роджера показалась утраченной драгоценностью. И все же она понимала, что не вправе владеть высоким чувством во всей его полноте и страстной чистоте. После того как опорочила и растоптала обожание, собирать жалкие крохи не было желания. Однако впоследствии, с течением лет, когда было уже слишком поздно, она часто пыталась проникнуть в непостижимую тайну «того, что было бы, если бы…».
— И все же подожди до завтра: утро вечера мудренее, — посоветовал мистер Гибсон, хотя пользы от этого и не чувствовал. — Те ошибки, которые ты совершила, поначалу были всего лишь детскими оплошностями, но привели к большой лжи.
— Не пытайтесь определить оттенки черного, — горько заметила Синтия. — Я не настолько глупа, чтобы не знать это лучше всех. А что касается моего решения, то осуществила его сразу. Роджер не скоро получит мое письмо, но надеюсь, что рано или поздно все же получит. Думаю, и сквайр Хемли не расстроится. Ах, сэр! Если бы я росла в других уловиях, то наверняка мое сердце не было бы таким холодным и злопамятным! Нет-нет, утешать меня не надо, не смогу этого вынести. Всегда мечтала о восхищении, поклонении, добром отношении. Эти злые сплетни коснулись даже чистой, ни в чем не повинной Молли! Да, жизнь действительно безжалостна.
Синтия склонила голову на сложенные руки — как подумал мистер Гибсон, устав телом и разумом. Решив, что увещевания ничего не изменят, он вышел из комнаты и позвал грустно сидевшую в уголке Молли.
С нежностью девушка обняла подругу, прижала голову к груди и пробормотала, поглаживая по волосам, словно мать, утешающая ребенка.
— Дорогая, милая, милая Синтия! Я так тебя люблю!
Все это время Синтия не двигалась, а потом, внезапно вскочила и, глядя в печальное лицо Молли, воскликнула:
— Роджер женится на тебе! Вот увидишь! Вы оба хорошие…
Однако Молли вдруг с отвращением ее оттолкнула и воскликнула, покраснев от стыда и возмущения:
— Прекрати! Еще утром он был твоим, а вечером уже мой? За кого ты его принимаешь?
— За мужчину, — улыбнулась Синтия. — Только и всего. Возможно, лучшего из них, и тем не менее предсказуемого.
Молли слушала ее без улыбки, и в эту минуту в приемную, где сидели девушки, вошла испуганная Мария.
— А что, господина нет?
— Как видишь, — ответила Синтия. — Слышала, как пять минут назад хлопнула дверь: похоже, отправился по делам.