— А еще кто-то может злонамеренно вредить Осборну… то есть мистеру Осборну. Простите, что назвала его столь фамильярно.
— Неважно, как вы его назовете, Молли. Главное — то, что вы говорите. Доброе отношение мне как бальзам на душу. Сквайр настолько угрюм, что при виде его мне только хуже. А еще по округе бродят какие-то странные люди, допрашивают арендаторов и возмущаются из-за проданного леса, как будто ждут смерти его хозяина.
— Именно об этом я и говорю! Разве это не дурные люди? И так ли уж трудно дурным людям оговорить мистера Осборна, чтобы погубить?
— Ну как вы не понимаете! Из порочного пытаетесь сделать его слабым.
— Да, возможно, хотя не думаю, что мистер Осборн слаб. Вы же сама, милая миссис Хемли, знаете, насколько он умен. Да и пусть уж лучше будет слабым, чем порочным. Слабый всегда может стать сильным, если захочет, а вот порочный вряд ли способен исправиться.
— Наверное, я сама была очень слабой, — проговорила миссис Хемли, нежно поглаживая кудри девушки. — Сотворила кумира из своего прекрасного Осборна. И вот оказалось, что у кумира глиняные ноги, и он не способен стоять самостоятельно. И это лучшее мнение о его поведении!
Бедный сквайр действительно пребывал в печальном положении: разочарование в сыне, беспокойство за здоровье жены, финансовые затруднения, раздражение бесстыдными происками незнакомцев окончательно испортили его нрав. Он набрасывался на каждого, кто оказывался рядом, а потом сам страдал из-за собственной несдержанности и несправедливости. Старые слуги, возможно, не раз обманывавшие хозяина по мелочам, проявляли ангельское терпение, поскольку прекрасно понимали причину его дурного настроения. Дворецкий, который привык оспаривать каждое распоряжение, теперь незаметно побуждал Молли отведать то блюдо, от которого она только что отказалась, а потом оправдывался:
— Видите ли, мисс, мы с поварихой планируем обед так, чтобы господин хорошо поел. Но когда я подаю вам что-нибудь, а вы говорите: «Нет, спасибо», — он даже не смотрит в эту сторону. Зато если отведаете с удовольствием, то он сначала подождет, потом посмотрит, понюхает, поймет, что голоден, и начнет есть так же естественно, как котенок — мяукать. Вот почему, мисс, я слегка вас подталкиваю и подмигиваю, хотя прекрасно знаю, что это дурная манера.
Во время трапез наедине имя старшего мистера Хемли даже не произносилось. Сквайр что-то спрашивал о жителях Холлингфорда, но ответы почти не слушал, зато каждый день выяснял мнение Молли о состоянии жены. Однако если слышал правду — что миссис Хемли заметно слабеет, — то приходил в ярость. Он не мог и не хотел принимать истинное положение дел. Однажды даже вознамерился отказать от дома мистеру Гибсону, потому что тот настаивал на консультации с доктором Николсом — крупнейшим специалистом графства.
— Глупо считать ее тяжелобольной! Вы же знаете, что это просто хрупкость конституции, которой она всегда отличалась. А если не можете помочь в таком простом случае — никакой боли, только слабость и нервы; да, и не смотрите на меня так! — то лучше вообще откажитесь, и я отвезу ее в Бат или Брайтон. Считаю, что во всем виновата ее тонкая натура!
Однако грубое обветренное лицо сквайра выражало тревогу, несмотря на попытку не слышать шагов судьбы, как сам он однажды выразился, выдав собственные страхи.
Мистер Гибсон ответил очень спокойно:
— Знаю, что визиты вы не запретите, но в следующий раз привезу доктора Николса. А пока будем молить Бога, чтобы мой диагноз оказался ошибочным.
— Не хочу ничего слышать! — воскликнул сквайр. — Конечно, все мы когда-нибудь умрем, и она тоже, но ни один — даже самый умный — доктор в Англии не способен хладнокровно отмерить ей срок жизни. Надеюсь умереть первым, но свалю с ног каждого, кто заявит, что моя смерть близка. К тому же все доктора — невежественные шарлатаны: притворяются всезнайками, а на самом деле ничего не знают. Улыбаетесь? Да ради бога, мне все равно. Если не можете заверить меня, что умру первым, то ни вы, ни доктор Николс не войдете в этот дом, чтобы каркать и пророчить!
Мистер Гибсон уехал с тяжелым сердцем от мысли о скорой кончине миссис Хемли, однако не придал словам сквайра особого значения. И уже совсем о них забыл, когда около девяти часов вечера из Хемли-холла прискакал нарочный с запиской от сквайра:
Дорогой Гибсон!
Ради бога, простите, если был сегодня груб. Ей намного хуже. Приезжайте и проведите у нас ночь. Вызовите Николса и кого угодно еще. Напишите им прежде, чем отправитесь сюда. Может быть, они сумеют помочь. В дни моей молодости много говорили о докторах Витворта, вылечивших больных, от которых отказывались обычные врачи. Может быть, сумеете разыскать? Полностью вам доверяюсь. Иногда думаю, что это кризис и после него наступит улучшение, но решать вам.
P. S. Молли — настоящее сокровище. Да поможет мне Господь!
Разумеется, мистер Гибсон немедленно отправился в поместье, впервые резко оборвав ворчливые жалобы супруги на жизнь, когда мужа вызывают в любое время дня и ночи.
На сей раз все обошлось, приступ удалось купировать, и на пару дней тревога и благодарность сделали сквайра покладистым и тихим, но потом он вернулся к мысли, что жена перенесла кризис и теперь находится на пути к выздоровлению. Однако его ждало разочарование. После консультации с доктором Николсом мистер Гибсон сказал дочери: