— Что ж, все ясно. Бедная моя супруга будет глубоко огорчена. Но ведь это только на один вечер, правда? А завтра мисс Молли ведь сможет приехать? Или после визита это слишком тяжело?
Столь неприкрытая ирония немного испугала миссис Гибсон и заставила слегка одуматься.
— Завтра — в любое время. Глубоко сожалею. Полагаю, всему виной моя обязательность. И все же признайте, что обещания надо выполнять.
— Мадам, разве я сказал что-то иное? Право, не стоит продолжать этот разговор, чтобы я не забыл о манерах. Очень надеюсь, что вы, миссис Гибсон, позволите Молли приехать к нам завтра утром, часов в десять.
— Разумеется, — ответила та с улыбкой, однако, едва сквайр вышел, ледяным тоном заявила: — Прошу, дорогая, больше никогда не подвергать меня таким дурным испытаниям. Какой этот сквайр грубиян! В лучшем случае йомен. Не смей больше самостоятельно принимать решения, словно независимая молодая леди, для этого есть я!
— Но папа мне разрешил! — с трудом выдавила Молли.
— Поскольку теперь я твоя мама, ты должна меня слушаться. Но раз ты все же должна поехать, то по крайней мере надо хорошо выглядеть. Если хочешь, дам тебе свою новую шаль и набор зеленых лент. Когда ко мне относятся с уважением, я тоже отвечаю добром. А в таком доме, как Хемли-холл, может появиться кто угодно, даже несмотря на болезнь хозяйки.
— Спасибо, но ничего этого не нужно: там никого не будет, кроме членов семьи, да и никогда не бывает. А уж теперь, когда она так больна…
Молли едва не заплакала: добрая подруга лежала в одиночестве и ждала ее, а она должна ехать с каким-то дурацким визитом к малознакомым людям. Только бы сквайр не подумал, что она сама не захотела с ним ехать, что предпочла этот никчемный вечер.
Миссис Гибсон тоже сожалела, что дала волю дурному нраву перед человеком, чье доброе мнение все-таки собиралась завоевать. Да и слезы Молли вызвали досаду.
— Понимаю, ты расстроена, но что мне оставалось? Во-первых, ты утверждаешь, что знаешь леди лучше меня, хотя знакома с ней без году неделя; потом принимаешь приглашение, даже не посоветовавшись со мной и не подумав, что мне будет неловко явиться к незнакомым людям в одиночестве, да еще под новой фамилией. А когда я предлагаю самые красивые и модные вещи из своего гардероба, заявляешь, что тебе это не нужно. Чем же мне порадовать тебя, Молли? Больше всего на свете я желаю мира в семье, но вижу на твоем лице только отчаяние?
Выносить эту муку дольше было невозможно, и Молли, быстро поднявшись в свою комнату — заново отделанную, красивую и такую чужую, — залилась слезами. Успокоилась она лишь тогда, когда сил совсем не осталось, и сразу подумала о бедной миссис Хемли, которая тоскует а гнетущей тишине старого дома. А мысль, что она обманула доверие сквайра, так надеявшегося на ее помощь, огорчила куда сильнее ворчания мачехи.
Глава 17
Беда в Хемли-холле
Если Молли полагала, что в Хемли-холле всегда царил мир, то глубоко ошибалась: в жизни дома что-то разладилось, — но самое странное заключалось в том, что общее раздражение породило общую связь. Все слуги оставались на своих местах долгое время и всегда знали, что беспокоит господина, госпожу или кого-то из молодых джентльменов. Любой из них мог бы объяснить Молли, что в основе всех невзгод лежали расходы Осборна в Кембридже, которые теперь, после провала на экзаменах, целиком обрушились на голову сквайра, однако, полностью доверяя словам миссис Хемли, которая рассказывала то, что считала нужным, она не поощряла сторонних сведений.
Увидев графиню лежащей на софе в полутемной гардеробной в соперничавших с бледностью лица белых одеждах, Молли поразилась произошедшим с ней изменениям. Сквайр, сопровождавший гостью, нарочито бодро провозгласил:
— Вот и она, наконец!
Молли не предполагала, что голос его обладает таким разнообразием интонаций: начало фразы прозвучало громко и радостно, а последние слова, когда увидел смертельную бледность жены: зрелище далеко не новое и почти регулярное, но всякий раз погружавшее в состояние глубочайшего потрясения, — едва удалось расслышать. Стоял чудесный спокойный зимний день: каждая веточка, каждый сучок на деревьях и кустах, покрытые инеем, сверкали на солнце. На падубе радостно распевала малиновка. Однако из окон гардеробной всей этой красоты видно не было: плотно задвинутые шторы не пропускали дневной свет. Даже перед камином стоял большой экран, заслонявший от яркого пламени. Миссис Хемли протянула Молли сухонькую руку и легонько сжала ладонь, а другую руку подняла к глазам.
— Сегодня мадам неважно себя чувствует, — покачав головой, проговорил сквайр и обратился к супруге: — Но не волнуйся, дорогая: дочка доктора — почти то же самое, что сам доктор. Приняла лекарство? Бульон выпила?
Он грузно подошел к столу и заглянул в каждую чашку, в каждый стакан, потом, вернувшись к софе, минуту-другую смотрел на жену, нежно ее поцеловал и сказал Молли, что полагается на нее.