Злоключения старого сквайра
Дела в Хемли-холле обстояли хуже, чем Роджер счел нужным сказать. Больше того, основная причина конфликта заключалась в «манере поведения», как принято выражаться, всегда с трудом поддающейся определению и описанию. Несмотря на внешнюю пассивность миссис Хемли, именно она при жизни всегда оставалась руководящим духом дома. Все указания слугам, вплоть до самых мелких, неизменно исходили из ее гостиной или с софы под кедром, на которой она лежала. Дети всегда знали, где ее найти, а найти матушку означало найти любовь и понимание. Муж, часто пребывавший в гневе по многочисленным поводам, приходил к супруге за успокоением и лаской. Сознавая благотворное воздействие жены, в ее присутствии сквайр обретал душевный покой. И вот теперь краеугольный камень семейной арки выпал, и вся конструкция начала разваливаться. Всегда грустно наблюдать, как горе подобного свойства портит характеры скорбящих родственников. И все же, возможно, этот вред оказывается лишь временным и поверхностным; суждения, постоянно выносимые относительно того, как люди переживают потерю члена семьи, оказываются еще более жестокими и несправедливыми, чем суждения вообще. Так, сторонним наблюдателям могло показаться, что после смерти супруги сквайр стал еще более капризным и требовательным, нетерпимым и властным. На самом же деле утрата пришлась на то время, когда многие обстоятельства его встревожили, а какие-то горько разочаровали. Теперь не к кому было прийти за утешением, некому открыть страдающее сердце. Часто, видя, как обижаются на него окружающие, сквайр мог бы обратиться к ним со словами мольбы: «Сжальтесь надо мной, ибо я глубоко несчастен!» Нередко подобные молчаливые просьбы исходили из сердец тех, кто не умел справиться с горем, и служили молитвой против греха! Так что, видя, как слуги учатся его ненавидеть, а первенец старается избегать, сквайр никого не винил. Он знал, что становится домашним тираном. Казалось, будто весь мир ополчился против него, и ему не хватало сил противостоять. Иначе почему все вокруг пошло не так именно сейчас, когда в спокойных обстоятельствах он мог бы направить душевные силы на примирение с утратой любимой жены? Однако именно сейчас, когда на уплату долгов Осборна потребовались наличные деньги, урожай выдался чрезвычайно обильным, и цена на зерно опустилась так низко, как не опускалась уже много лет. Накануне свадьбы сквайр застраховал собственную жизнь на очень крупную сумму. Таким способом он хотел обеспечить жену и детей в случае своей смерти. Теперь единственным заинтересованным лицом остался лишь Роджер, и все же сквайр не хотел терять страховку, не уплатив ежегодный взнос. Не хотел и продавать часть унаследованного от отца поместья, к тому же строго ограниченного в порядке наследования и отчуждения. Порой он задумывался, как мудро было бы продать часть земли, а на вырученные деньги осушить и возделать оставшуюся территорию. Наконец, узнав от соседей, что правительство готово выдать аванс на дренаж и благоустройство по очень низкой ставке при условии, что работа будет сделана, а деньги выплачены в назначенный срок, жена убедила его воспользоваться займом. Однако теперь, когда ее уже не было рядом, чтобы вдохновлять, поддерживать и неустанно интересоваться ходом работ, сквайр охладел к идее, перестал выезжать на своей коренастой чалой лошади, чтобы наблюдать за ходом осушения заросших кустами болот и разговаривать с работниками на их сильном, нервном сельском диалекте. Тем не менее проценты правительству предстояло уплатить в срок, несмотря на то как шли дела. Затем зимой в Хемли-холле начала протекать крыша, и при подробном осмотре выяснилось, что совершенно необходима новая, причем срочно. Кредиторы, явившиеся от имени лондонского ростовщика, отозвались о лесах в поместье пренебрежительно: «Должно быть, лет пятьдесят назад это была отличная здоровая древесина, но сейчас так не скажешь. Деревья давно нуждаются в обрезке и очистке. Неужели здесь нет лесника? Ничего похожего на то, о чем говорил молодой мистер Хемли, когда предлагал лес в залог».
Сквайр горячо любил свой лес, и в этой любви проявлялась романтическая сторона его натуры, а поскольку древесина была источником финансового благополучия, еще и ценил. Слова кредиторов задели его за живое, хотя он и сделал вид, что не верит ни одному их слову, и постарался убедить в этом самого себя. Однако в конечном итоге серьезные неудачи и разочарования не затронули корней глубокой неприязни сквайра к старшему сыну. Ничто так не разжигает гнев, как раненая любовь. Мистер Хемли решил, что Осборн и его советчики рассчитывают на скорую смерть нынешнего хозяина поместья. Сама мысль до такой степени оскорбляла и унижала, что он отказывался подвергнуть ее рассмотрению, анализу и проверке, вместо этого опустившись до убеждения в собственной никчемности, неспособности грамотно управлять поместьем, однако в результате не смирился, а вообразил, будто Осборн винит в неудачах его и ждет смерти. Все подобные измышления могли рассеяться в беседах с женой или даже с теми, кого сквайр считал равным себе, если бы привык с таковыми общаться, но для этого не хватало знаний, достойного образования.
Возможно, порожденные этим недостатком горькие чувства — зависть и ложный стыд — в некоторой степени распространились на сыновей, причем на Роджера в меньшей степени, чем на Осборна, хотя первый становился куда более значительной личностью. В то время как Роджер отличался практичностью, интересовался окружающей жизнью и мельчайшими подробностями и наблюдениями, которые отец приносил из леса и с поля, Осборн был натурой тонкой, едва ли не по-женски изысканным в одежде и манерах, деликатным, галантным в обращении с дамами и высокомерным с теми, кого считал ниже себя. Этими чертами сквайр гордился в те дни, когда ожидал от старшего сына блестящей ученой карьеры. Тогда высокомерие и элегантность Осборна казались ступенью к блестящей женитьбе, призванной восстановить изначальное богатство древнего семейства Хемли. И вот теперь Осборн с трудом получил диплом; его привередливость привела к незапланированным расходам (так выглядело самое невинное объяснение долгов Осборна); гордость отца оказалась пустышкой. В результате характер и манеры несчастного молодого человека стали для сквайра постоянным источником раздражения. Пока жил дома, Осборн по-прежнему посвящал себя лишь чтению и письму, а подобное времяпрепровождение не представляло общих тем для обсуждения во время редких встреч с отцом за столом или по вечерам в гостиной. Возможно, если бы интересы старшего сына распространялись за стены дома, разговоров бы прибавилось, однако он страдал близорукостью и не мог разделить требовавших острой наблюдательности увлечений брата. Никого из близких по возрасту соседей он не знал, и даже любимая охота в этом сезоне не приносила удовольствия, поскольку отец продал одну из двух лошадей, которых ему позволялось брать. Конюшня вообще заметно обеднела — возможно, из-за экономии, которая прежде всего задевала интересы самого сквайра и Осборна, — и отец находил в этом жестокое удовольствие. Старый экипаж — купленная во времена относительного процветания тяжелая карета — после смерти мадам больше не требовалась и теперь постепенно разваливалась в дальнем, затянутом паутиной углу каретного сарая. Лучшую из двух упряжных лошадей использовали для двуколки, на которой ездил сквайр, объясняя всем, кто желал слушать, что впервые за много поколений Хемли из Хемли не могут позволить себе содержать настоящий экипаж. Вторую упряжную лошадь отпустили пастись, поскольку для работы она была уже слишком слаба и заслужила отдых. Заметив хозяина, старушка с дружеским ржанием спешила к ограждению и с благодарностью принимала из его рук угощение: кусок хлеба, сахар или яблоко. А тот подолгу жаловался любимице на то, как изменились времена с тех пор, когда оба они были еще в расцвете сил. Сквайр никогда не поощрял сыновей приглашать в дом друзей — возможно, тоже из ложного стыда и преувеличенного ощущения бедности жилища по сравнению с теми условиями, к которым, по его мнению, богатые мальчики привыкли дома. Объяснял он это Осборну и Роджеру, когда те еще учились в Регби, так: «Все вы, ученики частных школ, считаете себя неким подобием масонской ложи, а на остальных смотрите примерно так, как я смотрю на кроликов и прочую мелочь, которую не считаю настоящей дичью. Да, можете сколько угодно смеяться, но все же ваши друзья будут смотреть на меня искоса и никогда не задумаются о моей родословной, которая без труда затмит все их родословные вместе взятые. Нет, никогда не приму в своем доме того, кто способен взглянуть на Хемли из Хемли свысока, даже если вместо собственного имени рисует крест».
Поскольку мистер Хемли не желал принимать в своем доме гостей, гостить не могли у своих друзей и его сыновья. По этому поводу миссис Хемли неоднократно пыталась говорить с мужем, однако переубедить его не удавалось: предрассудки оставались незыблемыми. В отношении собственного положения как главы самого старого рода трех графств гордость сквайра процветала. Что же касалось его собственных достоинств, то неловкость в кругу равных, недостаток образования и отсутствие светских манер порождали чрезмерную чувствительность, слишком болезненную и острую, чтобы назвать ее скромностью.
Отношения между сквайром и старшим сыном перешли в стойкое пассивное отчуждение.
Дело было в марте, уже после смерти миссис Хемли. Роджер оставался в Кембридже. Осборн также покинул дом, не сообщив, куда именно направился, и сквайр решил, что в Кембридж или в Лондон. Когда сын вернулся, отец был бы рад услышать его рассказ о том, где был и что делал — просто как новости, способные отвлечь от нескончаемых домашних забот и тревог, — однако гордость не позволяла задавать вопросы, а Осборн не изъявил желания общаться. Постоянное молчание усугубило внутреннее разочарование сквайра, и через день-другой после возвращения сына он приехал домой к обеду усталый и раздраженный. Было шесть часов; он торопливо вошел в свою комнату на первом этаже, вымыл руки и поспешил в гостиную, решив, что опоздал, однако там было пусто. В надежде согреть ладони он подошел к камину, но огонь, остававшийся без присмотра, за день погас, и сейчас в нем мертвым грузом валялись дрова и дымили, вместо того чтобы весело гореть и согревать пространство. В открытую трубу нещадно задувал ветер. Часы на каминной полке остановились, поскольку никто не позаботился их завести. В гостиную заглянул старый дворецкий Робинсон, но, увидев сквайра в одиночестве, хотел было удалиться и подождать мистера Осборна, чтобы подать обед. Он надеялся остаться незамеченным, но хозяин его увидел и резко осведомился:
— Почему обед не готов? Уже десять минут седьмого. И почему не разожжен камин? Невозможно согреться!
— Полагаю, сэр, Томас…
— К черту Томаса! Немедленно подай обед.
Не в силах усидеть на месте, сквайр принялся собственноручно раскидывать дрова, высекая искры, потом кричать на Томаса, явившегося на шум, разжигать свечи, которые, по его мнению, тоже плохо горели. Пока сквайр таким образом выплескивал раздражение, вошел Осборн, как всегда, безупречно одетый, в вечернем костюме. Его медленные ленивые движения только подлили масла в огонь. Окинув взглядом собственный черный сюртук не первой свежести, коричневые потертые брюки, клетчатый хлопчатобумажный галстук и грязные сапоги, он едва не взорвался, глядя на безупречный костюм сына. Разумеется, сквайр счел его выражением высокомерия и претенциозности и собрался сделать презрительное замечание, но в этот момент дворецкий, заметив, что молодой господин спустился, объявил, что обед подан.
— Кажется, ведь шести еще нет? — удивился Осборн, доставая изящные часы. Вряд ли он не догадывался о грядущей буре.
— Уже больше четверти седьмого! — прорычал отец.
— Должно быть, ваши часы спешат, сэр. Я же всего два дня назад ставил свои по смене караула в Лондоне.
Итак, старым надежным часам в форме репы было нанесено оскорбление — тем более непростительное, чем менее объяснимое. Эти часы сквайру подарил отец в то время, когда часы еще были часами. Они диктовали точное время всем остальным приборам, будь то в доме, в конюшне, на кухне и даже в церкви. И вот теперь, в почтенном возрасте, на них высокомерно посматривала хилая французская безделушка, помещавшаяся в жилетном кармане, вместо того чтобы с достоинством занимать место в специальном отделении на поясе. И пусть безделушка чувствовала поддержку всего почетного караула и конной гвардии в придачу, Осборну не следовало выказывать пренебрежение к той вещи, которую отец считал собственной плотью и кровью!
— Мои часы похожи на меня, — раздраженно возразил сквайр. — Простые, но надежные. А главное, жизнь в моем доме идет по ним. Король, если желает, может руководствоваться сменой караула.
— Прошу прощения, сэр, — спокойно сказал Осборн, искренне стремясь сохранить мир. — Я пришел по своим часам, которые показывают точное лондонское время. Понятия не имел, что вы ждете, иначе оделся бы быстрее.
— Хочется верить, — заявил сквайр, усмехнувшись. — Мне бы даже в молодости было стыдно проводить у зеркала столько времени, как будто я женщина. А если бы улыбался собственному отражению и наряжался только ради удовольствия, стал бы презирать себя.
Осборн покраснел и собрался отпустить едкое замечание относительно внешнего вида отца, однако сдержался и тихо сказал:
— Мама всегда хотела, чтобы мы переодевались к обеду. Я привык делать это для нее и не хочу ничего менять.