От Фарер до Сибири

Молодая жена Войче вышла из чума и направилась к стоявшим перед ним саням, где хранились различные запасы, вытащила оттуда сырую голову оленя, занесла в чум и поставила на низкий стол высотой в четыре дюйма перед сидящими на корточках гостями. Оленью голову съели с превеликим аппетитом. Когда с нее сдирали кожу, были также вынесены оленьи языки. Сытный ужин наконец закончился, после чего началось камлание. Для этого занятия у колдуна был бубен, представлявший собой широкую деревянную планку, согнутую в круг и обтянутую с одной стороны очищенной от волос оленьей шкурой. Когда нужно использовать бубен, его проносят над огнем, в результате чего шкура становится сухой и натянутой. К другой стороне бубна прикреплены на двух коротких ремешках миниатюрные изображения гагар и оленей из латуни или железа. Эти фигурки изображают, как дух шамана в сложных случаях отправляется в высшие сферы, чтобы встретить духов воздуха.

Шаман берет бубен в руку и протягивает его к очагу, в то время как домочадцы с благоговением садятся вокруг него, после чего начинается сама церемония. Шаман запевает, а остальные подтягивают: «Хей! хей! хей! Хой! хой! хой! Хей! хей! хей! Хой!» и т. д. в такт с размеренными глухими ударами в бубен. Спустя примерно пять минут наступает пауза. Шаман подбирает вступительные слова для призывания духов. Потом он снова берет бубен и проводит его над огнем, пока шкура не станет достаточно жесткой и упругой. Тогда шаман опять начинает с возрастающей силой бить в бубен, одновременно задавая поющим голосом вопросы духам.

Задачей помощника является повторение всего, что говорит колдун. Камлание длится, как правило, всю ночь напролет. Обращения к духам в конечном счете переходят в вой и рев, что наряду с мощным завыванием бурана слышится на большом расстоянии безмолвной и ясной ночью. Присутствовать при такой колдовской церемонии – занятие не из приятных. Постоянно меняющееся выражение на лукавом лице колдуна, которое, впрочем, бóльшую часть обряда было спрятано за бубном, создавало не самое лучшее впечатление о нем. Колдун, претендующий на роль священника, в реальности является плутом, который прилагает все усилия, чтобы одурачить своих суеверных собратьев. Во время камлания все его жилы были напряжены, пот лил по лицу. Иногда он вставал на ноги, помощник следовал его примеру, так что они оба прыгали в воздух, топали и скакали на месте, завывая, делая гримасы и жестикулируя – в такт со все убыстряющимися ударами в бубен. Шаман поднимал и опускал бубен, ударяя по нему изо всех сил. Можно было подумать, что два человека внезапно полностью лишились рассудка: они бросались лицом вниз на землю, снова вставали и выли во всю глотку. Ближе к утру колдун уже валился с ног – настолько он был измотан этим безумным спектаклем, который нередко завершается конвульсиями и пеной из носа и рта.

Малоприятная бессонная ночь наконец-то закончилась. Утром, когда шаман вышел из бессознательного состояния, в которое он впал на рассвете, он рассказал, какие ответы на его вопросы дали духи и что еще они поведали. Аборигены верили всему, что говорил шаман, и вручали ему дорогие подарки, чаще всего – меха. О больной женщине, которая лежала завернутая в меха на лежанке слева от входа, шаман говорил, что она придет в себя через короткое время. Если предсказание шамана не сбывалось, а аборигены начинали жаловаться, шаман всегда находил объяснение – он оправдывался тем, что духи посчитали нужным изменить свое решение после того, как находившийся на излечении абориген не соблюдал предписания шамана, необходимые для исполнения предсказания. А властная речь шамана для аборигена – истина в последней инстанции. К шаману обращаются для предсказания смерти людей и оленей, удачи в рыбалке и охоте и т. п. Сибирские «языческие роды» верят в хороших и плохих духов, самым могущественным из которых является Арканум, ему часто приносят в жертву животных. Деревянные, каменные, снежные и тряпичные божки являются своего рода воплощением духов подобно тому, как иконы святых играют аналогичную роль для католиков[58].

Многие из аборигенных сибирских родов верят в жизнь после смерти, тогда как другие считают, что со смертью все заканчивается. Главная характерная черта в вере северосибирских аборигенов, по-видимому, заключается в том, что умершие ходят по земле и, как невидимые тени, снова переживают свою прежнюю земную жизнь. Широко распространено мнение, что мертвым нужны инструменты и оружие, которыми они владели при жизни, – поэтому их часто помещают наоборот, то есть в перевернутом положении, рядом с надгробьями, поставленными над мертвецами, которых кладут на снег или землю. Тени умерших обладают силой, при помощи которой они могут делать остающимся в живых зло или добро.

Глава XVII

2000 верст в санях по заснеженной тундре

Снежные штормы и мороз. – Спутники в поездке. – Бодрящая езда на санях. – Печь, диван, чай и чтение романа. – Крест богов. – Черепа у реки Кедровой. – Тепло гостиной. – Сибирское гостеприимство

В самый разгар зимы приятнее ехать по северосибирской тундре в теплом купе поезда, чем в открытых санях. Расстояние от окрестностей Таза, откуда я выехал на юг, до Сургута составляло 2000 верст.

27 ноября я покинул зимнюю станцию Нейве-сале, где предварительно произвел приготовления к этой не очень простой поездке. В тот же вечер я пришел в чум моего проводника. На следующий день был буран, но мы, тем не менее, согнали оленей, нескольких поймали и запрягли в сани, после этого чум был разобран и поездка началась.

Снег мел нам в лицо, из-за чего оно становилось мокрым. Приходилось утыкаться лицом в меховой воротник, который намокал от дыхания. Если голову нужно было вернуть в нормальное положение, то замерзало лицо, особенно нос, что было еще хуже, а на воротнике начинали образовываться сосульки и кристаллы льда. Когда мы наконец разбили лагерь, я поспешил в чум, как только он был установлен, чтобы согреться у огня.

На следующий день снежный шторм стал еще мощнее: были такая метель и ветер, что мы ни на мгновение не могли выглянуть из чума. Существовала реальная опасность задохнуться в снежном буране. В тот день мы никуда не поехали. Следующие шесть дней погода была терпимой, хотя холодной и туманной. Было совсем непросто держать ноги в тепле, когда целый день сидишь в санях. Время от времени я сходил с саней и шел рядом с ними – кровь снова приходила в движение и в толстых меховых одеждах опять становилось тепло. Однако чем тебе теплее, когда ты садишься обратно в сани, тем быстрее можно замерзнуть. Северосибирские аборигены, которые сами по себе очень закалены, к примеру якуты в Восточной Сибири, не используют мешки для ног во время езды.

В первые дни после выезда мы проехали множество рек, на берегах которых из снега торчали ивы и лиственницы, а местами – одинокие березы. После этого дорога опять пошла через равнинную тундру, где в отдельных местах у дороги находились небольшие заросли лиственниц.

У меня по спине бегут холодные мурашки, когда я думаю о езде по тундре, открытой всем ветрам.

Погода стала ясной, мороз усилился, подул леденящий северо- восточный ветер. Небо над нами было светлое и ясное, но вид справа полностью заслоняли снежные облака, которые взметались от копыт оленей и полозьев саней, смешиваясь с теплым синеватым дыханием животных. По пути – ни единой кочки или куста, только мороз обжигает лоб, нос и щеки, из-за чего лицо превращается в единую обгоревшую корку, которая у аборигенов в течение зимы полностью облезает и заменяется новой кожей.

В утренний час, выйдя на рассвете на лыжах, чтобы согнать оленей, мы наткнулись на два чума. Наши олени смешались с оленями их жителей, но с помощью хозяев мы их тут же разделили. Владелец одного из чумов был моим старым знакомым, и, чтобы засвидетельствовать мне свою признательность за некоторые услуги, которые я ему ранее оказывал, он пригласил меня в гости к себе в чум. Молодой абориген, очень красивый и хорошо сложенный мужчина, незадолго до этого женился, причем они с женой перед свадьбой крестились. В их чуме на деревянной подставке стояла икона, к которой они, судя по всему, испытывали большое почтение. Рядом с иконой не было никаких языческих истуканов, что было совершенно нетипично для крещеных аборигенов.

Меня угостили весьма вкусным вареным оленьим языком и сырым мороженым осетром, а на прощание мы получили в дар экземпляр редкой и ценной шкуры черного песца. Мой молодой друг отвез меня к чуму проводника, где уже шла подготовка к отправлению. Два незнакомца грузили на сани рыбу и пушнину в Сургут для нескольких русских рыбаков из Тазовского района – ответственная и утомительная пересылка.

После того как мы преодолели примерно половину пути до Сургута, мы опять подобрали две семьи, которые направлялись на юг и тоже везли рыбу из Таза. Во все грузовые сани было запряжено по двое оленей-самцов, их груз составляли товары весом 10 пудов (335 датских фунтов). При доставке товаров из Таза в Сургут за одну загрузку платили 10 рублей за сани, в обратную же сторону – всего 6–7 рублей, так как аборигены в любом случае должны были ехать на север. Мы объединились с обитателями двух чумов и ехали в их компании в течение многих дней. Я об этом не пожалел – новые знакомые оказались очень интересными, доброжелательными и веселыми людьми, особенно запомнилась Арка-Высикоче («крупная пожилая женщина»), жившая в одном из чумов. Она всегда была довольна и радостна, с располагающей к себе улыбкой. Да, Арка-Высикоче была весьма любезной. Каждый вечер, поставив чумы, мы ходили друг к другу в гости. Дневная работа не была легкой ни для женщин, ни для мужчин. Женщинам надлежало разбирать чум, класть его составные части с инвентарем на сани, вечером – опять собирать чум, снова все приносить на свои места, запрягать и распрягать оленей, хотя мужчины в случае необходимости тоже помогали им в этом. Во время езды каждый – будь то женщина или мужчина – вел свои сани, по следам которых следовало четыре-пять других, если упряжка с недоуздком была привязана к саням спереди, благодаря чему образовывались небольшие обозы в 5–6 саней, где все ехали по одному и тому же следу. Завершив работу, мы вместе сидели вокруг живо потрескивающего огня в одном из чумов, и вели непринужденный разговор.

Здесь я должен сделать отступление и рассказать о том, как живется людям в далеких «жарких странах». Это будет интересно услышать жителям больших городов. В чуме, где хозяйничала Арка-Высикоче, ужин обычно состоял из сырого и вареного мяса с мороженым черным хлебом, который я припас с Нейве-сале и подарил этой веселой, дружелюбной старушке. Я не пожалел о своей щедрости, а аборигены были чрезвычайно признательны и внимательны по отношению ко мне.

Но все мои спутники рьяно поклонялись идолам или, точнее, духам. Во время поездки много раз проводились жертвоприношения во имя Арканума. При жертвоприношении, как и во время забоя, жертвенное животное всегда душат. Кровью обычно окропляют стволы деревьев, если таковые можно найти поблизости, или спины молодых оленей, которых ловят с этой целью, а потом отпускают.