От Фарер до Сибири

– Нет, ты не уйдешь, мой друг, – сказала сноха, – ты даешь две тысячи за дом, у тебя за душой две тысячи, а ну говори, где новые брюки моего мужа!

– Нет у меня никаких брюк! – ответил армянин.

– А ну отдай их. Дай-ка я посмотрю, не в них ли ты сейчас… и действительно, это они, чолдон (муж, олух) ты такой, это точно они – уж я-то знаю брюки моего мужа.

– Нет, – возразил армянин, который при этом держался очень спокойно, – это мои собственные брюки, которые я купил самолично за свои деньги.

Еврейка (молодая сноха была еврейкой) присела, закатала брюки над сапогами, армянин же стоял робко как барашек.

– Ты же одет в две пары брюк, мерзавец, снимай тут же верхние!

– Нет! Нет! Оставьте их!

– Матушка! (свекровь) Не могли бы вы пойти позвать объездного (русский в гражданской одежде, который в крупных сибирских городах верхом патрулирует улицы от заката до наступления следующего дня)?

Пожилая хозяйка вышла и вскоре вернулась с молодым человеком, который с помощью обеих женщин тут же связал армянина. Тот не оказывал никакого сопротивления. Его отвели в полицейский участок, а я пошел домой, не испытывая особой радости от того, что был вынужден обвинить в преступлении человека, с которым я находился рядом. Этого армянина я больше никогда не встречал, чего, естественно, и не желал.

В начале 1894 года я часто общался с торговавшей мехами еврейской семьей, которую за несколько лет до этого отправили в ссылку. Мой знакомый продавец пушнины купил поместье в окрестностях Томска и жил там круглый год, а в магазин, находившийся в центре города, его, супругу или двух их дочерей отвозили его быстрые и умные кони, раньше бывшие цирковыми. Меня приняли на проживание в их доме за умеренную плату. Но находившееся на отшибе поместье часто подвергалась взломам и кражам. Из-за того, что там, как правило, был ночной сторож, ущерб, который могли нанести воры, не бывал крупным. Однажды воры воспользовались возможностью увести одного коня, однако на следующий день он был найден в овраге в ближайшем лесу. Воры ничего не могли с ним поделать, поскольку он был своенравен и не подпускал к себе чужаков. Я иногда помогал с ночным дежурством по поместью. Было большим развлечением сидеть там с товарищем, заряжать револьверы и разговаривать, будучи одетым в толстые плотные меха. Когда мы хотели, чтобы нас сменили, мы шли звать сторожа, который благодаря нам мог немного подремать. Однажды, когда сторож болел, нас побеспокоили воры. Я отчетливо слышал, как они пытались вскрыть отмычкой замок. В тот же момент я вскочил на ноги, схватил револьвер и выскочил в одной рубашке, но в спешке налетел на большое оконное стекло, которое я просто не заметил. Осколки стекла порезали щеки, рядом с глазом позже образовался глубокий шрам, кровь хлестала по всему лицу, но я этого не заметил, распахнул дверь и выскочил во двор. Тем временем воры услышали звон стекла и ретировались, однако во дворе осталась стоять запряженной одна из наших лошадей. Несколько домочадцев, включая кучера, уже были на ногах. Лошадь распрягли и поставили в конюшню, в дверь врезали новый замок, сделали несколько выстрелов, после чего мы опять легли спать. Утром мы обнаружили свежие следы в снегу у ставен окна на нижнем этаже – по всей вероятности, воры, как и много раз прежде, пытались залезть оттуда в окно на верхнем этаже, чтобы таким образом пробраться в дом.

Как-то раз февральским вечером я ехал в поместье, возвращаясь из публичной бани. Внезапно передо мной на дороге к поместью, в те дни малопроезжей, появился всадник. Хотя здесь, на окраине города, еще не ввели освещение, благодаря свету от снега и звездного неба видимость была очень хорошая, даже можно было заметить объекты вдали. Всадник, вероятно, подъехал с боковой дороги – скорее всего, он меня поджидал. Он придерживал своего коня передо мной, перекрыв таким образом дорогу и заставляя меня остановиться.

– Вам не разрешается так поздно ездить!

От всадника пахло перегаром, я подумал, что это был квартальный объездной, который принял несколько капель, чтобы утолить жажду. Однако вскоре оказалось, что этот незнакомец просто был жуликом. Он сошел с лошади и спросил, который час, – видимо, чтобы выхватить мои часы, как только я вытащу их, чтобы посмотреть время.

– Вы явно не объездной, – сказал я, – какой ваш номер? (Объездные должны были иметь на шапке жестяную бляшку с номером, являвшуюся их единственным отличительным знаком.)

В ответ прозвучало:

– Я отдал ее на станции вчера вечером, разве его нужно постоянно носить? Поехали со мной на станцию! Ты, я смотрю, пьян – где ты живешь и как тебя зовут?

Он пытался таким образом меня задурить, не смея при этом применить ко мне физическую силу, пока мы не достигли ворот двора. После того как я постучал несколько раз, вышла служанка и открыла мне дверь, незнакомец тоже попытался пройти вовнутрь, но мне тут же пришла в голову идея – я схватил его за пояс и бросил оземь. Поскольку он физически был меня слабее, с помощью служанки удалось его связать и поместить в подвал, где он буйствовал до утра. Его лошадь завели во двор. Оказалось, что схваченный бандит был дерзким конокрадом, а в тот вечер, когда он меня преследовал, он украл коня. Разумеется, его арестовали, а о моих решительных действиях, благодаря которым вор был схвачен, еще долго ходила молва в Томске.

В весну и лето 1894 года я пережил множество небольших приключений. Когда лес покрылся листвой и жара вступила в свои права, я снова отправился с поляком, ссыльным аристократом, в деревни в районе реки Чулым. Там в один прекрасный день нас чуть не подстрелили. Мы находились в почти ненаселенной местности, где не было никаких дорог, не считая узких неровных лесных троп, что, разумеется, очень серьезно затрудняло езду. В сумерках мы доехали до большой заимки, к которой так близко подступали деревья, что оставалось лишь место для небольших лугов, где трава была ростом с человека. На этой заимке содержались коровы и лошади, однако основным занятием там было пчеловодство. Нас любезно приняли, однако угощали небесплатно. Когда мы вечером решили поехать дальше – погода была превосходной, а ночью было гораздо приятнее находиться в дороге, чем днем, поскольку солнцепек и полчища комаров во влажных диких лесах были нестерпимыми, – нам шепнули, что по дороге нам должны были встретиться несколько одиноко стоящих домов, к которым мы не должны приближаться и ни в коем случае туда не заходить. Мы поехали по узкой поросшей травой тропе, которая вела нас сквозь лес. Спустя несколько часов деревья начали отступать от дороги, и тогда мы смогли увидеть «пасеку» (заимка, поместье, двор)[74]. Мы ее проехали, но потом тут же вернулись к ней между густыми деревьями. Дорога была сложной и такой узкой и извилистой, что часто было трудно протиснуться вперед даже одному коню. Еще не начало светать, когда мы доехали до хутора, состоявшего из двух домов, окруженных большим огороженным лугом. Тропа привела нас к воротам в большом заборе, поэтому мы решили, что для того, чтобы проехать дальше, нам нужно пройти через этот двор. Когда мы открыли ворота и поехали по двору, нам встретился табун лошадей, которые с любопытством сбежались к повозке – среди них было несколько прекрасных черных как смоль жеребцов с величественной осанкой. Мы закрыли ворота и поехали медленно дальше по едва виднеющейся тропе, через обветшалый мост переехали ручей, проехали между этими двумя домами – была полная тишина – и последовали в глубь луга.

Там мы окончательно перестали видеть тропу. Пришлось поэтому остановиться. Я спустился и пошел искать выезд, а поляк остался сторожить повозку. Однако тропа исчезла совсем; я вернулся немного назад, чтобы пройтись по ней снова, – но и это не помогло. Промокнув насквозь по грудь, бродя по высокой траве, покрытой росой, я вынужден был оставить эту затею.

Нам не оставалось ничего другого, как повернуть обратно и попытаться узнать, в каком направлении надо было ехать, чтобы выбраться на проезжую дорогу, которая бы привела нас к деревням. Когда мы подошли к одному из домов, там залаяли собаки и раздался крик: