Разрозненные сообщения о двухлетнем проживании в Томске и окрестностях
Из Тюмени в Томск. – Город Томск. – Монастыри. – Меня кладут в больницу в Томске. – В поместье скупой семьи. – В лесах Чулыма, богатых дичью. – Исследование медвежьей берлоги. – 25 рублей за берлогу. – Охота на волков. – Волчьи ловушки. – Князь Долгоруков. – Что может предложить сезон в Томске. – Богослужение на льду реки Томь. – Когда армянин должен был купить строительный участок. – Одна из обкраденных дач. – Фальшивый «объездной». – Поездки. – Захватывающая охота на конного вора-дворянина. – Дачная жизнь. – На идиллической Басандайке. – Датчанин. – В настоящем разбойничьем вертепе. – Я на волоске от удушения
20 июня я сел на пароход «Кормилец» и отправился на нем в Томск. Судно было переполнено людьми. Помимо обычных пассажиров 1-го, 2-го и 3-го классов на борту было 300 переселенцев. 21 июня мы прибыли в Тобольск, где пароход простоял два часа, а 23-го – в Самарово. Затем мы пошли против течения по Оби к деревне Тундрена, где взяли на борт топливо для машин и где меня узнали с моего предыдущего пребывания, тепло поприветствовав. Далее мы прошли Сургут, после чего река заметно расширилась, а ее берега стали значительно ниже. Сначала мы видели множество больших деревень к западу от Сургута, а затем начался отрезок в 500 верст, когда мы плыли мимо заброшенных или малолюдных поселков. Между Сургутом и Нарымом находится крупнейший на земле лесной массив, который спускается к реке. Порой мы могли пройти 30–50 верст, не увидев ничего, кроме пары одиноких хижин на берегу, окруженном лесами. В 200 верстах к востоку от Сургута мы заметили первые остякские и вогульские юрты и чумы. Более чем наполовину русифицированные аборигены шли и тянули невод по сухим, узким, но длинным песчаным отмелям. В 400 верстах от Сургута мы причалили к пристани Серакова для пополнения запасов топлива. Там стояли хижины русских и аборигенных дровосеков. Выше над ними находилась деревня, скрытая от пассажиров на палубе парохода. Не успели мы пришвартоваться к примитивному причалу, как появилось много женщин и детей, вставших на берегу с молоком в черных, как правило глиняных, кувшинах без керамического покрытия или
В течение всей поездки из Тюмени в Томск нам сопутствовала прекрасная погода с температурой, нередко превышавшей 20° (в тени). Каждый день мы обгоняли множество буксирных пароходов, которые, шумя, спешили вперед с одной-четырьмя тяжело нагруженными баржами в кильватере. Время от времени наш легко идущий «Кормилец» догонял, окликая, тюремные суда, где бедолагам-заключенным, словно хищникам, приходилось плыть в Томск в набитой битком железной клетке. Для нас же время весело протекало в песнях, музыке и картах. Среди пассажиров как 1-го, так и 3-го классов было много игроков, которые ни днем ни ночью не могли покинуть карточные столы: те их не отпускали, какой бы великолепной ни была погода и какие бы красивые виды ни открывались перед нашим плывущим кораблем.
В Томске, который был основан в XVII веке и 25 лет назад был всего лишь неприметной деревней без единого кирпичного дома, сейчас много красивых зданий и более 40 000 жителей. Город является научным центром региона, соревнуясь с Иркутском, который многие считают столицей Сибири. Среди наиболее интересных публичных зданий в Томске можно упомянуть недавно построенный большой великолепный театр, оформленный с налетом роскоши. Его трудно не заметить, поскольку он возведен прямо над прекрасным новым собором, имеющим круглые сводчатые башни, шпиль и золотые купола. Над театром возвышается огромная и красивая клиника с анатомическим театром и др. Сзади клиники в лесу, который частично используется как парк, стоит в уединении молодой, но уже ставший известным университет Томска. Рядом с клиникой высится большое здание красного цвета – городская ратуша, а сразу за ней – небольшая красивая лютеранская церковь, выполненная в готическом стиле. Там по воскресеньям поочередно проходят богослужения на немецком, финском и латышском языках для не таких уж и малочисленных приходов. Томск имеет форму амфитеатра, и все вышеперечисленные здания находятся в наиболее красивой северной части города. Вверх от лютеранской церкви и ратуши по другую сторону дороги располагается единственный в городе публичный парк, большой и ухоженный, с павильонами и музыкальной сценой. Здесь в теплое время года гуляют люди из всех сословий общества, хотя тут и не увидишь оборванцев или хулиганов. В праздники приезжие будут удивлены, увидев нижние края белых рубашек, торчащие из-под пиджаков у некоторых гуляющих, и подумают, как будто происходит что-то непонятное. Но если знать местные обычаи, то выясняется, что это длинная вышитая сибирская национальная рубашка, которая, согласно обычаю, не должна быть слишком короткой. Сразу за Томском в немного холмистой местности расположен красивый тенистый сад с варьете и разнообразными летними развлечениями.
По городу протекает река, через которую проложены два современных каменных моста. В 1894 году в городе появились телефон и электрическое освещение. В Томске помимо русской и лютеранской церквей есть польская капелла, татарская мечеть с синагогой, библиотека, монастырские и иные гимназии, хотя и отсутствует музей. В университете, тем не менее, представлены различные красивые коллекции. В городе выходят две качественно издаваемые газеты:
Оба монастыря Томска – мужской и женский, – как и во многих других местах в стране, необычайно богаты, им принадлежат огромные территории и много денег, но самое худшее в них это то, что они всегда переполнены монахами и монашками. Нельзя пройтись по сибирскому городу и не встретить одного или больше монахов, просящих милостыню, которые толпятся с кошелями для милостыни на груди, чтобы собрать денег для их и так непомерно богатого учреждения. Русские всегда охотно подают монахам, одетым в рваное тряпье.
В Тюмени я видел зимой и летом как несколько монахов плелись по улице с голыми ногами. Было интересно наблюдать, как эти мускулистые, закаленные и привыкшие ко всему мужчины в своих простых серых рясах и с голыми ногами ходили в 40-градусный мороз – это лишь один из примеров того, что человек может преодолеть себя, приложив волю и силу. В стенах монастырей течет за некоторыми исключениями – хотя и очень небольшими – такая же мирская и легкомысленная жизнь, как и за его пределами. Многочисленным крупным русским монастырям с их властью и богатством, а также мертвыми сокровищами думающие русские должны чем раньше, тем лучше объявить войну, потому что они являются раковой опухолью для страны.
Спустя несколько недель после моего приезда в Томск я познакомился с молодым греком, с которым у нас вскоре установились дружеские отношения. Мы вместе совершили множество поездок и даже сходили в несколько пеших походов в окрестностях города. Один раз мы провели в лесу три дня, и после того, как мы, проспав все три ночи под открытым небом, промокали до нитки от дождя, я к своей немалой досаде, вернувшись в Томск, серьезно заболел.
Поначалу я не обращал на болезнь внимания – я чувствовал себя очень скверно, но продолжал ходить и гулять на улице, пока, наконец, не наступила активная стадия тифа. После того как я пролежал несколько дней дома, меня положили в городскую больницу. Я метался между жизнью и смертью двадцать дней, но потом начал выздоравливать, а через пару месяцев я уже выписался, хотя еще и полностью не восстановился.
Условия в сибирских больницах очень архаичные. Меня положили в общей палате, где не было вентиляции – наоборот, был опасный и крайне неприятный сквозняк, проходивший через открытые окна и двери. Не могло быть и речи о современной гигиене. Вплотную к главному зданию, которое находилось в достаточно большом и просторном саду, было пристроено несколько деревянных бараков, переполненных больными, чье положение было еще менее завидное, чем наше. Далеко не всем пациентам, лежавшим в бараках, удалось выйти оттуда живыми.
Ежедневно нас посещал врач, который был толковым человеком, однако его указания не всегда выполнялись. Если он спрашивал о причине того, почему не было закуплено какое-нибудь выписанное им лекарство, ему, как правило, отвечали, что не верили в необходимость его закупки, поскольку, мол, пациенту «уже полегчало». Сердобольные сестры, которые были достаточно молодыми красивыми женщинами, ухаживали за нами с нежностью и заботой, но весь обход наших палат происходил по заранее принятому графику и в определенные часы дня. Ночью за нами совершенно никто не наблюдал, и много раз посреди дня звучали нытье, жалобы и крики о помощи, на которые не реагировал никто из персонала. Одна девушка, которой поручили убирать постели и помогать пациентам, очень часто обращалась с нами жестоко, но от жалоб на нее никогда не было проку. Плата за лечение была очень низкой, всего 15 крон (7,5 рубля) за пациента. Однако еда, которой были вынуждены довольствоваться больные, идущие на поправку, была также более чем скудной. По утрам нам давали «чай» самого худшего качества, подделанный плиточный чай с сухарем из третьесортного старого черного хлеба. Сахар или сливки не выдавали. В 10 ч. нам давали кружку молока, которому обычно все были рады. По всей видимости, молоко выдавали кипяченым или, во всяком случае, пастеризованным и теплым, но, к сожалению, до нас оно часто доходило едва теплым, кислым и сырым, и поскольку мы, будучи голодными (а пациент, который был серьезно болен, но идет на поправку, имеет очень хороший аппетит), накидывались на него, нам могло стать плохо. На обед нам в оловянной тарелке давали суп, сваренный с небольшим куском сушеного мяса, и мы этот суп должны были выпить. Кусок мяса нам подавали, как правило, плавающим в бульоне, так что мы должны были испытывать удовольствие, ловя его пальцами, а затем пытаясь его разжевать. Нам никогда не выдавали вилок, ножей или ложек. В больнице можно было пережить множество неприятных сцен. Вместе со мной в палате было десять пациентов. Одного мужчину немного старше меня, который был болен неизлечимой болезнью, часто клали на операцию, в результате чего он испытывал ужасные боли, из-за которых часто вопил: «Боже, боже, за что ты меня так терзаешь, за что меня так мучаешь, теперь я сам буду себя мучить». Далее следовал поток грубейших и непристойнейших русских ругательных слов и выражений. Один из умирающих захотел причаститься. Когда поп ушел, дав ему хлеб, – говорят, что вино русские священники выпивают сами, – причащенный начал ругаться самыми грубыми и неприличными русскими ругательствами.
Для того чтобы поскорее обрести силы после тяжелой болезни, я пожил в сельской местности в
Г-н NN нашел меня в Томске, где я в одной из городских газет разместил объявление следующего содержания: «Молодой человек, хороший собой и прекрасно воспитанный, приехавший из большой и хорошей семьи на нескольких одиноких островах в Атлантическом океане, желает пробыть два месяца для восстановления от болезни в поместье в сельской местности, где есть общество молодых людей, особенно красивых добропорядочных девушек, хорошие возможности для охоты и рыбалки, а также очень хорошая и здоровая пища, в первую очередь молоко, также не помешает и мед. Уважаемым заинтересованным особам просьба в течение 6 дней прислать ответ с пометой “Страх божий, любовь, страсть мира: желание жизни” в редакцию газеты». На мое объявление отреагировали пять крупных поместий, но, когда вышеупомянутый помещик явился ко мне лично и я узнал, что он помимо больших землевладений имел много денег как в западнороссийских, так и сибирских банках, а также у него было трое юных дочерей и много возможностей для охоты и рыбалки, я заключил, что с молоком, медом, моим любимым овсяным супом и другой здоровой пищей проблем у него тем более не будет.
В поместье мне было выделено несколько комнат, которые я приспособил для себя тем, что было под рукой. Жена хозяина была любезной женщиной, как сам глава семьи и его три дочери, однако их ни с чем не сравнимая мелочность и экономность убивали любую естественную радость и комфорт. Я вскоре достаточно близко сошелся с обоими супругами. Говоря об их старшей дочери, если бы было что-то привлекательное в ее нраве и внешности, я предпочел бы ее общество и по доброжелательным советам отца развлекал бы ее, сообщая таким образом через нее мои желания всей семье. Но эта дочь (ее было около 20 лет, то есть почти на два года меньше, чем мне) была очень замкнута и неприветлива, близорукая, с достаточно невыразительным выражением далеко не самого красивого лица. Я увидел, что, несмотря на ее симметричную высокую фигуру, испытать к ней симпатию было невозможно – в плане образа мыслей мы были совершенно не похожи. Полагаю, что эта несчастная девушка приняла свою близорукость слишком близко к сердцу. Другие две дочери в возрасте 12 и 14 лет имели типичную крестьянскую внешность: пухлые и круглые лица и фигуры соответственно. Они были старательными, им часто давали какую угодно работу – например, ухаживать за 30 коровами и 15 лошадьми, выезжать в поле чтобы косить траву и собирать сено, идти в лес за дровами и т. п. У помещика практически не было помощников в уборке урожая, даже не было постоянных поденщиков. Из постоянно нанятых работников были лишь мальчик-подросток и девушка, причем редко кто выдерживал у него больше, чем несколько недель, так как еда была скудной и в недостаточном количестве, а часть зарплаты под тем или иным предлогом не выплачивалась.
Однажды, когда я вернулся с охоты, у большой смотровой башни в центре двора мне повстречался мой хозяин. Башня была заброшена, быть в дозоре было некому, хотя соседние крестьяне и конокрады нередко штурмовали дощатый забор, уводя лошадей, бидоны с маслом и др. Помещик взял меня за руку и сказал:
– Давайте будем с вами хорошими друзьями, надеюсь, что никто из нас об этом не будет сожалеть. Я прогнал своего сына с его потаскухой, с которой он собирается обвенчаться по закону, и вот они перед отъездом ограбили меня, украв множество бидонов масла помимо многих других вещей. Не могли бы вы съездить в соседнюю деревню, где есть сельский полицейский
Чтобы пойти навстречу этому чудаку, который, естественно, очень переживал из-за ситуации с сыном, но больше всего ради того, чтобы опробовать молодого и красивого полнокровного жеребца, на котором я еще не ездил, я согласился выполнить его поручение. Несколько часов спустя перед главным домом помещика разыгралась далеко не самая красивая сцена, которая, в конечном счете, окончилась мирно: багаж сына был досмотрен и он получил разрешение сохранить за собой множество «украденных» вещей – важных, и не очень. Сын отправился со своей возлюбленной в Томск, где я их вскоре встретил после возвращения в город. Дела у них шли неважно, и они тешили себя надеждой, что им когда-нибудь разрешат вернуться обратно, на что надеялась и мать: «А для кого все это хозяйство нужно?» Если я мог его получить – но не за счет других людей и без дочерей – я бы был очень благодарен.
Причуды помещика заключались, в частности, в том, что он не решался взваливать на себя больше работы, чем было необходимо для его домашнего хозяйства. В обширных лесах падали, нагромождаясь друг на друга, и гнили деревья, которые лежали и разлагались, притом что в Томске последней зимой цена на дрова была необычайно высокой, настолько несоразмерно высокой, что Московская губерния решила отправить почтой своим коллегам в Томск – разумеется, не без ироничного замечания – «ящик березовых дров в подарок».
Еда, которую мне давали в поместье, не совсем соответствовала моим требованиям. Молока я получал достаточно, но было очень мало меда, и в целом еда была достаточно скудной. Обычный обед состоял из
ebooksa