От Фарер до Сибири

– Кто там?

Тут же прозвучал громкий выстрел из ружья.

– Ради бога, вы с ума сошли, люди, прекратите стрелять, мы просто заблудились. Лучше бы вы вышли и показали нам дорогу к ближайшей деревне, – прокричал поляк.

– Хорошо, погодите, – послышался ответ из маленького квадратного отверстия в стене избы, – когда мужики вернутся домой, вам достанется.

После этого прозвучал еще один выстрел. У меня зашумело в ушах, и я невольно обхватил руками голову, но пуля меня не задела, однако она прошла по центру через шляпу поляка почти в дюйме над его макушкой. Когда шум в ушах улегся, я услышал шепот с обратной стороны бойницы, и мы тут же рванули с места прочь, уйдя с дистанции выстрела. Повозка остановилась за забором, ворота были открыты, и мы видели, как лошади одна за другой выбегали наружу. Нам повезло выйти на достаточно ровную тропу, которая шла рядом с забором в нужном нам направлении. Во избежание любой случайности мы немедленно выехали на нее и погнали со всей прытью на безрессорной крестьянской повозке прочь, снизив скорость, только когда мы почувствовали, что ушли от возможного преследования. Лишь к утру нам удалось наконец добраться до деревни, где мы расположились у хохла (сибирское прозвище переселенцев из Малороссии), дав лошадям долгожданную возможность отдохнуть и утолить голод на пышном зеленом лугу. Новопоселенец рассказал, что накануне утром он схватил известного беглого заключенного, который дрался с каким-то бедняком у деревенского кабачка. Бедняге сперва удалось удрать от обидчика, но тот его догнал и выстрелил ему в ногу, а потом повесил его на дереве. Убийцу переправили в поселок у главной дороги, где было волостное правление и суд.

Спустя несколько дней мы вернулись в Томск.

Я неоднократно отправлялся в одиночку в пешие или конные прогулки в окрестностях как по крупным, так и по проселочным дорогам, посещая углы и закоулки, где водились шайки разбойников, куда раньше никогда не ступала нога чужака. Как-то раз вечером я возвращался верхом домой из такого 14-дневного путешествия и уже подъезжал к Томску. Просидев в седле несколько дней и ночей напролет, я немного устал и поэтому сошел с коня и пошел рядом с ним, ведя его за поводья. Через седло была перекинута двойная седельная сумка с дневниками, картами, несколькими книгами и мешочком с серебряными монетами. Когда я дошел до первых домов в окрестностях города, что было не очень далеко от моего места проживания, мимо меня пронесся человек, который резким движением смахнул сумку со спины лошади. Прежде чем я смог помешать вору, он перепрыгнул через канаву и побежал через поле. К счастью, на мой крик объявился объездной, и я еще не успел сесть в седло, как он уже был на месте. Мы перескочили через канаву и, сколько было мочи в поводьях, поскакали по полю за вором, который уже далеко ушел вперед. Но высокий и длинный деревянный забор, окаймлявший поле, помешал ему проскочить между домами, поэтому ему пришлось держаться на открытом пространстве, а когда он заметил, что за ним следуют по пятам, выбросил ворованное и свернул, чтобы попытаться выехать на проезжую дорогу. Но мы помешали ему это сделать. Вор перепрыгнул через дорогу, когда оба коня одновременно сделали могучий прыжок, споткнувшись передними ногами. В темноте мы не заметили глубокую и широкую канаву, которую при дневном свете мы бы поостереглись пересекать. Мы упали передом, но эти проворные и бойкие животные, как я почти верю, догадывались, что произошло, и тут же встали на ноги, а мы вернулись в наши седла. Небольшая фора, которую вор получил благодаря падению наших коней, ему, тем не менее, ничуть не помогла. В конечном итоге почти четверть часа спустя после начала погони мы уже поравнялись с ним, и тогда он был таким запыхавшимся, что едва мог держать себя вертикально. Наверное, было излишним гнаться за ним, поскольку он уже смертельно устал. Вскоре мы достигли проезжей дороги, и когда вор вновь обрел дар речи, отвечая на вопрос, где он сбросил сумку, заявил, что не видел и не брал ничего подобного. Этого ему не следовало делать, поскольку за свою ложь он получил удар хлыстом. Наконец после долгих поисков сумка нашлась в небольшой ямке. Как люди в городе проведали о погоне, я не знаю, но как только мы расположились на траве в поле и на всякий случай связали вору руки за спиной, пред нами предстали редкие для ночного времени два полицейских. Вора тут же доставили на допрос, но так как он из вредности начал врать, отрицая какую-либо вину, те трое начали его избивать, из-за чего он заорал что есть мочи: «Кара-ул! Кара-ул!» Если бы я не вмешался, они бы его совсем запытали. Далее вся компания переместилась в полицейский участок. Потом в течение недели я несколько раз давал показания о происшествии, после чего вора судили. В ответ на вопрос судьи, был ли он крестьянином или горожанином, он поднялся в полный рост и патетически ответил:

– Нет, я – дворянин!

– Ну, – сказал судья, – тогда это еще менее пристойно для дворянина – вести себя так, как вы поступили.

«Дворянин», молодой парень, выглядел весьма оборванным и жалким типом, возможно, ему не посчастливилось быть ссыльным по политическим или криминальным мотивам. Как бы то ни было, я был очень рад получить обратно мои дневники и деньги.

Лето подходило к концу, но дачники еще не вернулись в город, и в последнее воскресенье множество людей отправилось в Басандайку, маленькую речную долину с высокими лесистыми склонами, которая открывается перед Томью. Она получила свое название по одноименной порожистой реке со скалистым дном и водой ультрамаринового цвета, которая бойко низвергается в темную и мутную воду Томи. Там прохладный воздух, благоухающий травами и дикими растениями, свободный от комаров, он струится со склонов, исходя от лиственных и хвойных деревьев, и обладает силой притяжения, действующей на людей всех возрастов.

Как уже было сказано, это было спокойным, жарким августовским воскресеньем. Воздух был свежим после сильного ливня, прошедшего рано утром. В Центральной Сибири еще не закончилось время, когда могла быть тропическая жара, и, чтобы отдохнуть от городской пыли, которая вскоре опять вступит в свои права, а также мертвой скуки, я отправился с продавцом, в чьем доме я жил, и двумя другими городскими оптовиками на парной упряжке в Басандайку.

Мы стреножили одну из наших лошадей и отпустили ее поесть сочной травы в глубине долины вместе с сотнями ее сородичей, которые также со связанными передними ногами могли гулять между групп людей и экипажей. Другую лошадь по желанию владельца вообще отпустили на свободу. День прошел очень весело, мы плавали в Томи, рыбачили в Басандайке, взбирались на склоны по тайным тропам или сидели вокруг самовара с пиалами и закуской на белой скатерти, разостланной на травяном ковре. Естественно, среди присутствовавших на Басандайке мы встретили много знакомых. Но я был особо удивлен, когда к нам с небольшой компанией подошел один знакомый поляк-топограф и представил мне датчанина с женой-немкой. Датчанина звали г-ном Энгельсеном, он, кстати, родился в России, но прекрасно говорил на своем родном языке. Он надеялся получить назначение неподалеку от Ачинска на железнодорожной станции, которая на данный момент была в процессе постройки. Г-н Энгельсен был вторым датчанином, которого я повстречал в Сибири, а норвежцев там явно не больше[75]; шведы, особенно происходившие из Финляндии, встречались чуть чаще – они как российские подданные были отправлены сюда в ссылку.

После увлекательного дня люди постепенно начали выезжать обратно в город. Когда началось смеркаться, оставалось лишь несколько повозок, и мы тоже подумали о том, что уже пора собираться домой. Но, начав запрягать лошадей, выяснили, что лошадь, которую мы совсем отвязали, куда-то делась. Поэтому мы уехали с той, которая у нас была. Вблизи Басандайки за поместьями и дачами еще находились две деревни. Мы направились к ближайшей из них, намереваясь сообщить о том, что убежала наша лошадь, и поручить крестьянам привести ее в город, если они ее найдут. Сразу же после этого мы увидели, как к нам от деревни направился всадник. Он скакал на нашей лошади, и мы его призвали отдать ее нам.

– В общем, – сказал мужик, – если это ваша лошадь, то вы ее получите; но в таком случае, так как ее поймал не я, а другой мужик в деревне, лучше всего, если вы вернетесь в деревню и решите с ним вопрос, потому что я не знаю, какое вознаграждение он захочет получить за свою услугу.

Поскольку мы не смогли его переубедить, торговец пушниной настоял на том, чтобы ехать в город. До него было почти полмили, но бывшие с нами двое оптовиков хотели вернуться в город на одной лошади, ведь уже очень поздно, говорили они. В итоге нам пришлось вместе со всадником поехать в деревню. Он показал нам жалкую лачугу, которая находилась в глубине небольшого двора. Повозка подъехала к воротам, к которым была привязана убежавшая лошадь. Мы вошли в хижину.

– Вот тот, кто поймал коня, – сказал наш добровольный проводник, который, к слову сказать, был десятским деревни (дежурным полицейским), – теперь вы можете решить с ним вопрос.

– Сколько вы хотите за коня? – спросил его хозяин, обращаясь к крестьянину.

– Мне все равно, – ответил тот, – если дадите мне что-нибудь, я буду вам благодарен, а ничего не дадите – тоже будет хорошо.

Тогда продавец пушнины позвал маленького мальчика – одного из сыновей крестьянина – и дал ему три рубля, за которые мужик был очень благодарен. На этом мы должны были тут же отправиться домой, но возникло затруднение – торговец пушниной был не очень трезв, а когда он даже чуть-чуть выпивал, ему в голову приходили причудливейшие вещи, а временами с ним случалось delirium tremens, или белая горячка. Как двое компаньонов ни убеждали его сесть и поехать, он на это не обращал никакого внимания: