б) Она должна носить характер временного и преходящего расстройства. То же действие перед этим надлежит выполнять правильно или считать себя способным в любой момент времени выполнить его верно. Если нас поправил кто-либо другой, нужно тотчас признать, что поправка обоснованна, а наш психический процесс ошибочен.
в) Если мы вообще замечаем оплошность, то не должны отдавать себе отчета в ее мотивах; наоборот, нужно, чтобы мы испытывали склонность объяснить ее «невнимательностью» или «случайностью».
Таким образом, в этой группе остаются случаи забывания, погрешности знания, обмолвки, описки, очитки, ошибочные движения и так называемые случайные действия. Одинаково присущая большинству этих обозначений в немецком языке приставка
Рассматривая определенные таким образом психические явления, мы приходим к ряду соображений, которые должны отчасти иметь более широкое приложение.
I. Отрицая преднамеренность некоторой части наших психических функций, мы преуменьшаем значение детерминированности в душевной жизни. Эта детерминированность здесь, как и в других областях, идет гораздо дальше, чем мы думаем. В 1900 г. в статье в венском «Времени» историк литературы Р. М. Мейер показал и пояснил на примерах, что нет возможности сознательно и произвольно сочинить бессмыслицу[199]. Мне уже давно известно, что нельзя вполне произвольно вызвать в своем воображении какое-либо число или имя. Если исследовать любое произвольное на вид, скажем, многозначное число, названное якобы в шутку или в миг душевного возбуждения, то обнаружится строгая предопределенность, в степени, которая кажется поистине невозможной. Разберем сначала вкратце пример произвольного выбора имени, а затем более подробно проанализируем аналогичный пример с числом, «названным наугад».
1) Подготавливая к печати историю болезни одной из моих пациенток, я раздумывал над тем, какое бы имя дать ей в моем тексте. Выбор выглядел чрезвычайно широким. Конечно, некоторые имена уже заранее исключались: прежде всего, подлинное имя, далее – имена членов моей семьи, которые бы меня коробили, затем, быть может, – еще какие-нибудь женские имена, особенно странно звучащие; но в целом я не ощущал потребности стесняться в выборе имен. Можно было бы ожидать, и я действительно ожидал, что в моем распоряжении окажется великое множество женских имен. Вместо этого всплывало всего одно, и никакое другое его не сопровождало – Дора.
Я задался вопросом об обусловленности выбора. Кто носил имя Дора? Первое, что пришло на ум и что сразу же захотелось отбросить как нечто бессмысленное, – так звали няньку моей сестры. Впрочем, мне достало выдержки и опыта в проведении анализа, чтобы удержать пришедшую в голову мысль и продолжить нить рассуждений. Тотчас припомнился мелкий случай накануне вечером, подсказавший, где следует искать нужное. В столовой у моей сестры я видел на столе письмо с надписью: «Госпоже Розе В.» – и с удивлением спросил, кто это такая. Мне ответили, что известную нам Дору зовут на самом деле Розой, но ей пришлось при поступлении в няньки к моей сестре переменить имя, поскольку сестру тоже зовут Розой. Я посочувствовал бедным людям, не имеющим возможности сохранить даже собственное имя, потом, как припомнилось, помолчал и стал размышлять о всякого рода серьезных событиях, которые как-то стерлись в памяти, но которые теперь ясно представали в моем сознании. Когда я затем на следующий день искал имя для лица, которому нельзя было сохранить собственное имя, мне пришла в голову именно Дора. То обстоятельство, что на ум явилось только это имя, обусловлено прочной внутренней связью, ибо в истории моей пациентки влияние, сыгравшее решающую роль в ходе ее лечения, тоже исходило от человека, служившего в чужом доме, – от гувернантки.
Этот мелкий случай имел спустя несколько лет неожиданное продолжение. Однажды, разбирая в своей лекции давно уже опубликованную историю болезни девушки, которую назвал Дорой, я вспомнил, что одна из моих двух слушательниц тоже носит имя Дора, употребляемое столь часто по различным поводам. Я обратился к этой студентке, с которой был знаком лично, с извинением: мол, я не подумал, что ее тоже так зовут, и охотно заменю для лекций это имя другим. Предо мной встала, таким образом, задача быстро выбрать другое имя, причем не следовало будто бы случайно выбрать имя другой слушательницы, чтобы не подать дурной пример опытным в психоанализе студентам. Я был очень доволен, когда вместо Доры мне пришло в голову имя Эрна, которым я и воспользовался в своей лекции. По окончании лекции я спросил себя, откуда могло взяться это имя, и не мог удержаться от смеха, ибо понял, что сделал именно то, чего опасался при выборе нового имени, пускай частично. Фамилия второй студентки была Люцерна; Эрна же – половина от этого слова.
2) В письме к другу[200] я сообщил ему, что покончил с корректурой «Толкования сновидений» и не желаю больше ничего менять в этой работе, будь в ней даже 2467 ошибок. Тотчас я попытался выяснить происхождение этого числа и присоединил этот маленький анализ в качестве дополнения к письму. Лучше всего будет, если я процитирую то, что написал тогда, когда поймал себя на месте преступления.
«На скорую руку еще маленькое уточнение на тему психопатологии повседневной жизни. Ты найдешь в письме число 2467, коим я определяю произвольно и в шутку число ошибок, которые окажутся в моей книге о сновидениях. Я подразумеваю любое большое число, и в голову сама собою пришла эта цифра. Но так как в области психического нет ничего произвольного и не обусловленного, то ты с полным правом можешь ожидать, что здесь бессознательное поспешило детерминировать число, которое в моем сознании не было связано ни с чем. Непосредственно перед этим я прочитал в газете, что некий генерал Э. М. вышел в отставку в звании фельдцейхмейстера[201]. Надо сказать, этот человек меня интересует. Когда я еще служил в качестве медика военную службу, он, будучи тогда полковником, пришел однажды в приемный покой и сказал врачу: “Вы должны меня вылечить за неделю, потому что мне нужно выполнить работу, результатов которой ждет император”. Я поставил себе задачу проследить карьеру этого человека, и вот ныне он ее закончил – фельдцейхмейстером, и уже в отставке. Я хотел высчитать, за сколько лет он проделал этот путь, и исходил при этом из того, что видел его в госпитале в 1882 г. Значит, минуло 17 лет. Я рассказал об этом жене, и она заметила: “Стало быть, ты тоже должен быть в отставке?” Я запротестовал: “Упаси боже!” – и сел за стол, чтобы написать тебе письмо. Но прежний ход мыслей продолжался, и не без основания. Я сосчитал неверно. О том свидетельствовала присутствующая в моих воспоминаниях спорная точка. Совершеннолетие – 24 года[202] – я отпраздновал на гауптвахте за самовольную отлучку. Это было в 1880 г. – 19 лет назад. Так возникла часть «24» в числе 2467! Теперь возьми мой возраст – 43 года – и прибавь к нему 24; получится 67. То есть на вопрос, хочу ли я тоже выйти в отставку, я мысленно прибавил себе 24 года работы. Очевидно, я огорчен тем, что за тот промежуток времени, в течение которого следил за полковником Э. М., сам не достиг заметных успехов; вместе с тем я испытываю нечто вроде торжества по поводу того, что его карьера закончена, тогда как у меня еще все впереди. Не правда ли, можно с полным основанием сказать, что даже непреднамеренно выбранное число 2467 не лишено детерминации, идущей из области бессознательного?»
3) Со времени этого первого объяснения якобы произвольно выбранных чисел я неоднократно повторял данный опыт – с неизменным успехом; однако большинство случаев настолько личное по своему содержанию, что оно не подлежит огласке.
Поэтому я воспользуюсь случаем и приведу здесь крайне интересный анализ «числовых ассоциаций», выполненный (1905) доктором Адлером из Вены[203], который работал с «совершенно здоровым» корреспондентом. «Вчера вечером, – это слова корреспондента, – я взялся за “Психопатологию обыденной жизни” и прочел бы всю книгу до конца, если бы мне не помешал примечательный случай. Когда я прочел о том, что всякое число, которое мы, казалось бы, совершенно произвольно вызываем в своем сознании, имеет определенный смысл, то решил провести опыт. Мне пришло в голову число 1734. Далее мои мысли были следующими: 1734:17 = 102; 102:17 = 6. Затем я расчленил задуманное число на 17 и 34. Мне исполнилось 34 года. Как я уже сам, кажется, сказал однажды, я смотрю на 34-й год как на последний год молодости, и потому в день рождения я чувствовал себя отвратительно. К концу 17-го года для меня начался очень отрадный и интересный период развития. Я делю свою жизнь на куски по 17 лет каждый. Что должны обозначать эти доли? По поводу 102 мне приходит в голову, что под номером 102 в рекламской “Всемирной библиотеке” идет пьеса Коцебу “Мизантропия и раскаяние”[204].
Мое нынешнее психическое состояние – это ненависть к людям и раскаяние. Под номером 6 во “Всемирной библиотеке” (я знаю содержание множества томов) опубликована “Вина” Мюлльнера[205]. Меня неустанно мучает мысль, что я по своей вине не стал тем, кем мог бы стать в силу способностей. Далее я вспомнил, что под номером 34 в той же библиотеке было произведение Мюлльнера под названием “Der Kaliber”. Разделяю это слово на Ka-li-ber; тут же понимаю, что оно заключает в себе слова Аli и Kali (калий). Сразу вспомнилось, как однажды мы с моим шестилетним сыном Али играли в рифмы. Я предложил ему найти рифму к Аli. Он не мог ничего придумать и попросил меня назвать рифму, а я сказал: “Ali reinigt den Mund mit hypermangansaurem Kali” (“Али полощет рот раствором марганцовки”). Мы много смеялись, и Али был очень мил (lieb). Но в последние дни пришлось с досадой заметить, что он уже “ka (kein) lieber Аli” (“вовсе не милый Али”).
Я спросил себя затем, что содержит том 17 “Всемирной библиотеки”, но не смог вспомнить. Раньше я наверняка это знал, то бишь по какой-то причине решил позабыть это число. Все мои попытки вспомнить были напрасными. Я хотел продолжить чтение, но читал чисто механически, не понимая ни слова, так как меня мучило число 17. Я погасил лампу и продолжал думать. Наконец мне пришло в голову, что под номером 17 должна скрываться какая-то пьеса Шекспира. Но какая же? Почему-то я подумал о «Геро и Леандре»[206]. Очевидно, что это была нелепая попытка моей воли сбить меня со следа. В итоге я разыскал на полке каталог с описанием тома 17. Это оказался “Макбет”. К своему смущению, должен признать, что почти не помню этой пьесы, хотя она занимала меня не меньше остальных драм Шекспира. Вспоминались разве что убийца, леди Макбет, ведьмы, выражение “Грань меж добром и злом, сотрись”[207] и то, что в свое время мне очень понравилась обработка “Макбета” Шиллером. Нет сомнений, что я хотел забыть эту пьесу. И еще одно соображение: 17 и 34, поделенные на 17, составляют 1 и 2. Номера 1 и 2 “Всемирной библиотеки” – это “Фауст” Гете. В прежнее время я находил в себе очень много фаустовского».
Приходится пожалеть о том, что в силу вынужденной скрытности врача мы не можем понять значение этого ряда ассоциаций. Адлер замечает, что его корреспондент не преуспел в синтезе всех этих рассуждений. Впрочем, их и не стоило бы сообщать, если бы в дальнейшем не выступило обстоятельство, дающее нам ключ к пониманию числа 1734 и всего ряда мыслей.
«Сегодня утром со мной действительно случилось нечто, подтверждающее во многом правоту фрейдовских взглядов. Жена, которую я разбудил, вставая ночью, спросила меня, зачем мне понадобился каталог “Всемирной библиотеки”. Я рассказал ей всю историю. Она нашла, что все это вздор, но (это очень любопытно!) признала значение только за “Макбетом”, от которого я так хотел отделаться. Добавила, что лично ей ничего не приходит в голову, когда она задумывает какое-нибудь число. Я предложил провести опыт. Она назвала число 117. Я тотчас же возразил на это, что 17 относится к моему рассказу; далее, вчера я говорил ей, что если жене 82 года, а мужу – 35, то это ужасное несоответствие; кроме того, последние дни я дразню жену тем, что она, мол, старая 82-летняя бабушка, а 82 + 35 = 117».
Таким образом человек, который сам не сумел отыскать детерминанты своего числа, самостоятельно предложил решение, когда жена назвала ему якобы произвольно выбранное число. На самом деле жена прекрасно поняла, из какого комплекса взялось число ее мужа, и выбрала свое число из того же комплекса – несомненно, общего для них обоих, так как речь шла о соотношении их возрастов. Теперь нам нетрудно истолковать число мужа. Оно выражает, как указывает и доктор Адлер, подавленное желание мужа, которое, будучи вполне развитым, гласило бы: «Человеку 34 лет, как я, под стать только семнадцатилетняя жена».
Во избежание пренебрежительного отношения к подобного рода «забавам», добавлю, что, как я недавно узнал от доктора Адлера, человек этот через год после опубликования статьи развелся с женой[208].
Подобным же образом Адлер объясняет и происхождение навязчивых чисел.
4) Более того, выбор так называемых «излюбленных чисел» связан, как правило, с жизнью конкретного человека и не лишен определенного психологического интереса. Человек, который признался, что отдает особое предпочтение числам 17 и 19, после небольшого размышления смог уточнить, что в 17 лет он поступил в университет и тем самым обрел академическую свободу, о которой давно мечтал, а в 19 лет совершил свое первое долгое путешествие и вскоре после этого сделал первое научное открытие. Закрепление же этого предпочтения произошло десятилетием позже, когда указанные числа приобрели значение для его эротической жизни. Действительно, можно проследить даже числа, которые человек употребляет особенно часто в той или иной связи, как бы произвольно, путем анализа к неожиданному значению. Так, одному моему больному однажды пришло на ум, что он в раздражении часто приговаривает: «Я уже повторял это от 17 до 36 раз». Он спросил себя, есть ли тут какой-либо мотив. Ему сразу подумалось, что он родился 27 числа, а его младший брат – 26 числа; т. е. у него есть основания сетовать на то, что судьба часто крадет у него все хорошее в жизни на благо и пользу младшему брату. Потому он изобразил эту пристрастность судьбы, вычтя десять из даты собственного дня рождения и прибавив к дате рождения своего брата. «Я старший, но все-таки меня обделяют».
ebooksa