5) Я задержусь на анализе числовых ассоциаций, так как мне неизвестны другие отдельные наблюдения, которые столь убедительно доказывали бы существование крайне сложных мыслительных процессов, совершенно неведомых сознанию. В то же время я не знаю лучшего примера анализа, чем тот, в котором часть, вносимая врачом (внушение) и нередко признаваемая ответственной за ассоциации, решительно исключается. Поэтому приведу далее отчет об анализе одного числа, пришедшего в голову моему пациенту (с его согласия). Добавлю только, что он – младший ребенок в большой семье и в раннем возрасте потерял отца, которым сильно восхищался. Когда он был в особенно приподнятом настроении, ему пришло на ум число 426718, и он спросил себя: «Какие мысли меня посещают в связи с этим? Во-первых, я слышал анекдот – когда врач лечит простуду, она длится 42 дня; когда же не лечит, она длится 6 недель. Это соответствует первым цифрам моего числа (42 = 6 × 7)». Далее я обратил внимание пациента на то, что выбранное им шестизначное число содержит все начальные натуральные цифры, кроме 3 и 5. Он тут же нашел продолжение интерпретации. «Нас семеро братьев и сестер, я самый младший. В порядке нашего возраста 3 соответствует моей сестре А., а 5 – моему брату Л., в детстве они были моими врагами, и я каждую ночь молил Бога, чтобы он избавил меня от этих мучителей. Теперь мне кажется, что таким выбором чисел я сам исполнил это желание; 3 и 5, злобный брат и ненавистная сестра, попросту вычеркнуты». Если цифра представляет порядок братьев и сестер, не отставал я, что означает число 18 в конце? Ведь детей было семеро. «Я часто думал, что, проживи мой отец дольше, я не остался бы младшим ребенком. Появись еще один, нас стало бы восемь, и был бы кто-то младше меня, для кого я стал бы старшим братом».
После объяснения числа следовало установить связь между первой и второй частями толкования. Она наглядно проистекала из необходимой предпосылки последних цифр: «проживи мой отец дольше». 42 = 6 × 7; эта формула означала насмешку над врачами, которые не смогли помочь отцу пациента, следовательно, она выражала его желание, чтобы отец продолжал жить. Само число 426718 на деле соответствовало исполнению двух его инфантильных желаний о своем семейном круге – чтобы ненавистные брат и сестра умерли и родился еще ребенок; если свести все к самой краткой форме: «Ах, если бы только эти двое умерли вместо моего любимого отца!»[209].
6) Вот краткий пример от одного корреспондента. Управляющий телеграфом в Л. пишет, что его сын восемнадцати с половиной лет, желающий изучать медицину, уже занимается психопатологией повседневной жизни и пытается убедить родителей в правильности моих утверждений. Я воспроизвожу один из предпринятых им опытов, не высказывая мнения по поводу предложенного толкования.
«Мой сын говорил с моей женой о том, что мы называем “случайностью”, и утверждал, что она не сможет назвать ни одну песню и ни одно число, которое пришло бы ей в голову действительно “случайно”. Состоялся следующий разговор. Сын: “Назови мне любое число, которое тебе нравится”. Мать: “79”. Сын: “О чем ты думаешь, когда его называешь?” Мать: “Я думаю о чудесной шляпке, которую видела вчера”. Сын: “Сколько она стоила?” Мать: “158 марок”. Сын: “Это все объясняет: 158:2 = 79. Шляпка показалась тебе слишком дорогой, так что ты подумала – будь она вдвое дешевле, я бы ее купила”.
На эти утверждения своего сына я сначала возразил, что женщины вообще не особо хороши в математике и что его мать, во всяком случае, определенно не выясняла, что 79 будет половиной от 158. Таким образом, его теория основывалась на достаточно произвольном допущении, будто подсознание лучше справляется с арифметикой, чем нормальное сознание. “Вовсе нет, – таков был ответ, который я получил. – Вполне может быть, что мама не вычисляла результат, что ей попросту привиделось это уравнение. Может, она во сне думала о шляпке и тогда же поняла, сколько та будет стоить в половину указанной цены”».
7) Возьмем следующий численный анализ Джонса (1911). Некий знакомый ему господин вообразил себе число 986, а затем предложил Джонсу связать это число с его «тайными мыслями». «Методом свободных ассоциаций он первым делом припомнил то, о чем не думал сознательно: шесть лет назад, в самый жаркий день на его памяти, он увидел в вечерней газете новость, будто термометр показал 986° F (очевидно, опечатка, правильно 98,6° F). Мы с ним как раз сидели перед очень жарким пламенем, и он, отшатнувшись, заметил, что жара наверняка пробудила в нем это дремлющее воспоминание. Однако мне было любопытно узнать, почему это воспоминание сохранилось с такой яркостью и столь легко вызывается, ибо большинство людей, без сомнения, забыло бы о подобном безвозвратно, не будь тут ассоциации с каким-то другим психическим опытом, более значимым… Он сказал мне, что, прочитав эту новость, громко засмеялся и впоследствии вспоминал данную историю с большим удовольствием. Сам я не нашел эту историю особенно смешной и предположил, что за всем высказанным должно скрываться что-то еще. Далее было общее рассуждение по поводу того, что понятие теплоты всегда его привлекало; что тепло важнее всего во вселенной, это источник жизни и т. д. Столь примечательное рассуждение из уст вполне прозаического молодого человека, безусловно, нуждалось в некотором объяснении, поэтому я попросил его продолжить свои свободные ассоциации. Он вспомнил фабрику, которую мог видеть из окна своей спальни. Он часто стоял по вечерам у окна, наблюдая за пламенем и дымом из труб, и размышлял о прискорбной трате энергии. Тепло, огонь, источник жизни, растрата жизненной энергии, исходящая из вертикальной полой трубы, – по таким ассоциациям нетрудно было догадаться, что идеи тепла и огня бессознательно связывались в его уме с идеей любви; это не редкость в символическом мышлении. Также имелся сильный комплекс мастурбации, и этот вывод пациент вскоре подтвердил».
Те, кто хочет получить хорошее представление о том, как обрабатывается числовой материал в бессознательном мышлении, могут обратиться к работам Юнга (1911) и Джонса (1912).
При аналитическом исследовании такого рода применительно к себе я выяснил два поразительных обстоятельства: во‑первых, налицо почти сомнамбулическая уверенность, с какой я стремлюсь к неведомой цели и погружаюсь в цепочки арифметических мыслей, ведущих мгновенно к желаемому числу, а скорость выполнения расчетов кажется почти немыслимой; во‑вторых, тот факт, что числа столь охотно откликаются на призыв бессознательного мышления, хотя сам я плохой счетчик и с величайшим трудом запоминаю даты, номера домов и т. п. Вдобавок в этих бессознательных операциях моего мышления с числами я нахожу склонность к суеверию, происхождение которого долгое время оставалось для меня непонятным[210].
Нас не удивит, если мы обнаружим, что не только числа, но и словесные ассоциации иного рода тоже регулярно оказываются при психическом анализе полностью детерминированными.
8) Прекрасный пример происхождения навязчивого, преследующего слова мы находим у Юнга (1906). «Одна дама рассказала мне, что в последние дни у нее непрестанно вертится на языке слово “Таганрог”, и она не имеет понятия о том, откуда оно взялось. Я расспросил даму о связанных с аффектами событиях и вытесненных желаниях последнего времени. После некоторых колебаний она поведала мне, что очень хотела бы иметь утреннюю юбку (Morgenrock), но ее муж не выказывает к этой затее достаточного внимания. Слова Morgenrock и Tag-an-rock (букв. «день в юбке») явно близки по созвучию и смыслу. Детерминация в форме русского слова объясняется тем, что приблизительно в то же время эта дама познакомилась с одним лицом из Таганрога».
9) Я в долгу перед доктором Э. Хитшманном за разъяснение другого случая, когда в определенной местности поэтическая строчка неоднократно прорывалась в сознание в качестве ассоциации, но ее происхождение и связи не были очевидными.
«Э., доктор права, рассказывает: шесть лет назад он путешествовал из Биаррица в Сан-Себастьян. Железная дорога пересекает реку Бидассоа, которая в этом месте образует границу между Францией и Испанией. С моста открывается прекрасный вид: с одной стороны широкая долина и Пиренеи, а с другой – далекое море. Стоял прекрасный солнечный летний день; все вокруг сверкало и искрилось, а наш герой, будучи на отдыхе, радовался прибытию в Испанию. В этот миг ему пришли на ум такие строки:
По его признанию, он задумался, откуда эти строки, но не мог припомнить автора. Судя по ритмике, строки были из какого-то стихотворения, но то почему-то совершенно выскользнуло из памяти. Позднее, снова – и не раз – повторяя мысленно эти строки, он расспрашивал многих людей, но так и не смог установить ни названия, ни автора стиха.
В прошлом году, возвращаясь из Испании, он проезжал тот же участок железной дороги – кромешной ночью, в дождь. Он выглянул в окно, проверяя, далеко ли пограничная станция, и увидел, что поезд идет по мосту через Бидассоа. Сразу же в памяти всплыли строки, приведенные выше, и вновь наш герой не мог вспомнить их происхождения.
Несколько месяцев спустя, уже дома, он наткнулся на томик стихов немецкого поэта Уланда, раскрыл книгу, и его взгляд упал на строки: «Aber frei ist schon die Seele, schwebet in dem Meer von Licht»[211], последние в стихотворении под названием «Der Waller» (“Паломник”. –
Содержание второго стихотворения выглядело менее знакомым, нежели содержание первого, а его начальные строки гласили:
II. Не исключено, что такое проникновение в обусловленность якобы произвольно выбранных имен и чисел способно пролить свет на еще одно затруднение. Как известно, многие оспаривают допущение о полном психическом детерминизме, утверждая, на основании некоего особого чувства убежденности, что существует свободная воля. Такое чувство убежденности присутствует и не исчезает даже тогда, когда веришь в детерминизм. Как и всякое нормальное чувство, оно должно на что-либо опираться. Но, насколько я мог заметить, оно проявляется не в крупных и важных актах нашей воли; в подобного рода случаях мы имеем, напротив, чувство психического принуждения и охотно на него ссылаемся («На том стою и не могу иначе»[213]). Зато тогда, когда принимаем неважные, безразличные решения, мы склонны утверждать, что могли бы поступить иначе, что мы действовали свободно, не повинуясь никаким мотивам, по собственной воле. После нашего анализа уже нет надобности ставить под сомнение наличие чувства убежденности в свободной воле. Если различать между сознательными и бессознательными мотивами, чувство убежденности подскажет, что сознательная мотивировка распространяется далеко не на все наши моторные решения. De minimis non curat lex[214]. То, что осталось не связанным одной группой мотивов, получает свою мотивировку из другой – из области бессознательного, вследствие чего психические явления обусловливаются без малейших исключений[215].
III. При том что мотивировка выше оплошностей и погрешностей недоступна по самой своей природе сознательному мышлению, было бы все же желательно получить психологическое доказательство существования таких мотивов. При более близком изучении бессознательного и вправду появляются поводы считать, что такие доказательства все же могут быть найдены. Имеются сразу две области, в которых можно наблюдать явления, отвечающие, судя по всему, неосознанному и потому несколько смещенному знанию мотивировки.
а) Поразительным и общеизвестным в поведении параноиков является их стремление придавать величайшее значение мелким, обычно не замечаемым остальными особенностям поведения других людей, стремление истолковывать эти особенности и строить на их основе далеко идущие выводы. Например, последний параноик, которого я видел, твердил, что люди вокруг него сговорились и пришли к какому-то соглашению, потому что, отъезжая от вокзала, он видел, как они все делали определенное движение рукой. Другой приметил, что люди ходят по улице, помахивая тростями, и т. п.[216]
Таким образом, категория случайного, не нуждающегося в мотивировке, куда нормальный человек относит некоторую толику собственных психических функций и погрешностей, параноиками отвергается в той части, каковая охватывает психические действия других людей. Все, что замечает параноик у других, полно значения, все подлежит истолкованию. Каким образом он приходит к этому выводу? По всей видимости, здесь, как и во многих подобных случаях, он проецирует бессознательные события собственной психики на душевную жизнь других людей. Ведь у параноика доходит до сознания многое из того, что у нормального человека или у невротика может быть обнаружено лишь путем психоанализа[217]. Значит, параноик в известном смысле мыслит разумно: он осознает нечто, ускользающее от нормального человека, его взор острее нормальной способности, и только перенесение того, что он познал таким образом в себе, на других людей лишает его познания всякой ценности. Надеюсь, от меня теперь не будут ожидать защиты отдельных параноидальных истолкований. Но та доля основательности, которую мы признаем за паранойей при этом взгляде на случайные действия, облегчает психологическое понимание убежденности, с которой связываются у параноика все эти толкования. В них есть доля правды; чувство убежденности, присущее нашим собственным ошибкам суждения (которые нельзя назвать болезненными), создается тем же самым путем. В той мере, в какой речь идет о некоторой части ошибочного хода мыслей или о его источнике, это чувство вполне оправдывается, а уже затем мы распространяем его на всю остальную цепочку мышления.
ebooksa