Даниэль Деронда

– Должно быть, это место очень вам дорого, – заметила мисс Фенн вполне невинно. – Большинство строений похожи друг на друга, а это неповторимо, и вы знаете каждую его трещину. Думаю, ни один другой дом не сможет заменить его в вашем сердце.

– О, я всегда ношу его с собой, – невозмутимо ответил Деронда. – Для большинства людей дом детства остается лишь дорогим воспоминанием – не уверен, но думаю, тем лучше. Этот образ никогда не тускнеет и не приносит разочарований.

Гвендолин не сомневалась, что он говорит так из деликатности по отношению к ней и Грандкорту, зная, что они его слышат. Ее же считает эгоисткой, думающей исключительно об обладании наследством его отца. Но что бы ни говорил Деронда, в ее душе всегда таилась боль из-за того, что обстоятельства рождения не позволяли ему унаследовать положение отца. А полагая, что она радуется преимуществу мужа, какие чувства он может испытывать, кроме презрительной жалости? Больше того: Гвендолин не сомневалась, что Деронда избегает ее, предпочитая беседовать с другими, что тем не менее было крайне нелюбезно с его стороны.

Из гордости более не заговаривая с ним, Гвендолин проявила живой интерес к разглядываю портретов в галерее над кельями, сыпала острыми замечаниями, не обращаясь непосредственно к нему, однако наигранное воодушевление чрезвычайно ее утомило. После экскурсии Грандкорт отправился играть в бильярд, а она спряталась в отведенном ей милом будуаре, где смогла предаться своему несчастью.

Да, несчастью. Эта красивая здоровая молодая женщина, в свои двадцать два года познавшая удовлетворение честолюбивых устремлений, больше не испытывала желания целовать свое прекрасное отражение в зеркале. Она созерцала его и удивлялась, как можно быть такой несчастной. Уверенность в собственной неоспоримой власти, которая в девичестве поддерживалась в ней поклонением окружающих, бесследно исчезла. За семь недель брака, показавшихся ей половиной жизни, муж добился власти над ней, сопротивляться которой она могла не больше, чем парализующему воздействию электрического ската. В маленьком девичьем мирке воля Гвендолин казалась непреложной, однако это была воля человека, подверженного множеству воображаемых страхов. А теперь она столкнулась с волей, которая, как удав, обхватила ее, не боясь раскатов грома. Однако Грандкорт действовал не без расчета: в действительности он с удивительной прозорливостью угадал то душевное состояние жены, в котором ее гордый мятежный дух терял силу и смирялся перед ним.

Гвендолин сожгла письмо Лидии Глэшер, боясь, что его увидят другие глаза, и упрямо скрывала от Грандкорта истинную причину бурной истерики по приезде в поместье, объясняя ее усталостью и волнением после свадьбы. Обстоятельства вынудили ее солгать.

– Не спрашивай. Причина в моих чувствах, в неожиданной смене обстановки.

Слова из рокового письма тяготили совесть страшным пророчеством и постоянно будили воспоминания о свидании возле Шепчущих камней. Гвендолин с ужасом думала о том, что Грандкорт может о нем узнать: настолько нелепой теперь виделась идея поговорить с ним о миссис Глэшер и детях и убедить его достойно позаботиться о них. Вынести любые душевные муки теперь казалось легче, чем признаться, что еще до свадьбы она все знала, а выйдя за него замуж, нарушила данное слово. Гвендолин была готова пойти на все, только чтобы завеса тайны между ней и Грандкортом однажды не поднялась и не дала ему право издеваться над ней. После прочтения письма миссис Глэшер Гвендолин стала испытывать страх перед мужем.

Между тем Грандкорт все это время знал ее тайну. Правда, ему не было известно, что она нарушила данное Лидии обещание, да он и не придал бы этому обстоятельству большого значения, однако знал не только то, что рассказал Лаш о встрече возле Шепчущих камней, но и то, что Гвендолин скрыла истинную причину своей истерики в день свадьбы. Грандкорт не сомневался, что к бриллиантам Лидия приложила некую записку, которая вызвала у Гвендолин отвращение к нему и страх перед признанием. Грандкорт не испытывал по этому поводу сожаления и не говорил себе, подобно многим мужчинам, что надежды на счастливый брак не оправдались. Он хотел жениться на Гвендолин – и женился. Грандкорт не был склонен к сожалению и раскаянию. Почему джентльмен, никогда не руководствовавшийся в жизни чувствами, должен искать их в семье? Он понял, что условия его власти над женой изменились, отчего эта власть только укрепилась. Грандкорт понимал, что женился не на простушке, не способной понять, что выхода нет, или увидеть подстерегающие за углом бедствия, а на гордой девушке, обладавшей достаточным умом, чтобы не попасть в глупое положение, отказавшись от всех привилегий ее нового положения. А если, чтобы принять правильное решение, ей потребуются многозначительные намеки, он, со своей стороны, позаботится, чтобы эти намеки прозвучали.

Несмотря на мучительные переживания, Гвендолин ни на миг не забывала о необходимости держаться в высшей степени достойно и выглядеть, что называется, счастливой. Обнаружить даже малейшее разочарование было бы таким унижением, которое разбередило бы и без того болезненные раны. Кем бы ни оказался ее муж, она вознамерилась нести свой крест так, чтобы не вызывать жалости. О будущем она думала с тяжелым предчувствием: Грандкорт вызывал у нее страх. Бедняжка, когда-то наивно полагавшая, что будет повелевать этим вялым воплощением любезной почтительности, теперь с изумлением осознала, что даже не представляла, какую позицию способен занять мужчина по отношению к супруге и во что может превратиться их совместная жизнь. До свадьбы Грандкорт неизменно подчинялся кокетству – будь то намеренному или невольному, – однако брак уничтожил подобную возможность воздействия на него. Гвендолин осознала, что Грандкорт всегда поступает только так, как хочет, а у нее нет средств ни побороть его волю, ни избежать насилия.

То, что произошло между супругами, прежде чем жена надела бриллианты, можно считать образцом отношений. Однажды вечером, незадолго до приезда в Аббатство, им предстояло ужинать в Брэкеншо-Касле. Гвендолин дала себе слово, что никогда в жизни не наденет эти украшения, ибо вокруг них, как в страшном сне, терзая и без того встревоженную душу, ползали ужасные проклятия Лидии.

В белом платье, с подаренными мужем изумрудами в ушах и на шее, Гвендолин спустилась в кабинет Грандкорта.

Грандкорт стоял спиной к камину и ждал ее появления.

– Я тебе нравлюсь? – спросила Гвендолин, стараясь говорить весело.

Она с удовольствием ждала визита в Брэкеншо-Касл в новом почетном качестве: люди, чьи обстоятельства печально запутаны, с наслаждением обедают в обществе знакомых, пребывающих в приятном неведении относительно их страданий.

– Нет, – ответил Грандкорт.

Гвендолин предчувствовала, что история с бриллиантами не обойдется без борьбы, однако не знала, что последует за этими слова мужа, поэтому растерялась. Между тем Грандкорт тихо, презрительно продолжил:

– Мне ничего в тебе не нравится.

– О господи! – воскликнула Гвендолин. – И что же мне делать?

– Надеть бриллианты, – произнес Грандкорт, глядя на нее в упор.