Даниэль Деронда

Как только Деронда распахнул дверь в комнату, Мордекай встал и устремил нетерпеливый взгляд на девушку. Майра сделала два шага и остановилась. Брат и сестра молча смотрели друг на друга. Майра первой нарушила молчание.

– Эзра, – произнесла она тем самым тоном, которым произносила это слово, когда рассказывала Мейрикам о матери и брате.

Мордекай быстро подошел и положил руки ей на плечи. Он оказался на голову выше и, глядя сверху вниз, нежно проговорил:

– Это голос нашей мамы. Ты помнишь, как она меня звала?

– Да. А ты с любовью отвечал: «Мама!» – Майра обвила руками шею брата и принялась по-детски горячо целовать его лицо. Шляпа упала на пол, и пышные локоны рассыпались по плечам.

– Ах, кудрявая голова, кудрявая голова, – с любовью пробормотал Мордекай, бережно проведя худой ладонью по волосам.

– Ты очень болен, Эзра, – печально заметила Майра, пристально глядя на брата.

– Да, милое дитя. Мне недолго осталось быть с тобой на этом свете, – последовал тихий ответ.

– О, я буду любить тебя, и мы обо всем поговорим, – словно птица, защебетала Майра. – Я расскажу тебе о своей жизни, а ты научишь меня, как стать хорошей иудейкой. Так хотела мама. Все свободное время я буду рядом с тобой. Теперь я работаю и могу содержать нас обоих. О, у меня такие добрые друзья!

До сих пор Майра держалась так, словно не помнила, что рядом кто-то есть, но сейчас, не выпуская руки брата, очаровательно повернулась и посмотрела на миссис Мейрик и Деронду. Миссис Мейрик со счастливым выражением лица уже завоевала сердце Мордекая, а он показался ей значительно более представительным и элегантным, чем сложившийся из рассказов Деронды образ.

– Посмотри на эту прекрасную леди! – воскликнула Майра. – Я была чужой бедной бродяжкой, а она поверила в меня и приняла как дочь. Прошу, подайте руку моему брату, – продолжила она умоляющим тоном и вложила ладонь миссис Мейрик в ладонь Мордекая, а потом сжала их руки и поднесла к своим губам.

– Да пребудет с вами вечное блаженство, – проговорил Мордекай. – Вы помогли исполниться молитве нашей матушки.

– Думаю, нам пора, не так ли? – Деронда взял миссис Мейрик под руку, и они вышли из комнаты.

Деронда опасался, что Майра при нем начнет рассказывать, как он спас ее, и кроме того, уже не боялся оставить брата и сестру наедине.

Глава VIII

Роль Грандкорта как подданного королевства носила величественно пассивный характер и заключалась в наследовании земли. Политические и социальные движения затрагивали Грандкорта исключительно посредством рентного дохода, так что его добросовестному биографу незачем было изучать шлезвиг-гольштейнский вопрос[77], политику Бисмарка, деятельность профсоюзов или последнюю коммерческую панику. Грандкорт просматривал посвященные этим темам газетные статьи, и было бы несправедливо сказать, что взглядам его недоставало широты, поскольку он объединял всех немцев, всех коммерсантов и всех склонных пользоваться дешевым мылом избирателей в общее понятие «дикари». Однако он не предпринимал никаких действий по этим волнующим вопросам – лишь смотрел из-под полуприкрытых век на каждого, кто о них упоминал, и многозначительно молчал, чем вызывал сомнения в умах робких мыслителей.

Однако в сфере личных интересов Грандкорт проявлял качества, свойственные триумфальной дипломатии самого неистового континентального толка.

Ни одно движение Гвендолин в отношении Деронды не избежало его внимания. Грандкорт ни за что не признался бы, что ревнует, ибо ревность подразумевала неуверенность в собственных возможностях пресечь то, что, по его мнению, следовало пресечь. То обстоятельство, что жена предпочитает его обществу общество другого мужчины, Грандкорта ничуть не удручало. Но он хотел, чтобы она ясно ощущала, что ее предпочтения беспомощны в решении любых вопросов, противоречащих его намерениям. Сколько бы капризной нерешительности ни скрывалось за его женитьбой, в понимании брачных уз не существовало ни тени колебания. Грандкорт не раскаивался в женитьбе: она придала его жизни целеустремленность, привнесла новый объект для подчинения своей воле. Не раскаивался он и в выборе супруги. Вкус Грандкорта был и оставался весьма требовательным, и Гвендолин вполне его удовлетворяла. Грандкорта не устроила бы жена, не получившая от него повышения социального статуса; не вызывавшая всеобщего восхищения красотой и манерами; не обладавшая ногтями безупречной формы и изысканными мочками ушей или, пусть даже ногти и уши у нее соответствовали идеалу, не способная вести оживленную беседу и удивлять неожиданными, остроумными ответами. Эти требования вряд ли покажутся чрезмерными, но, наверное, еще меньше джентльменов согласятся с Грандкортом в том, что жена может обладать гордым характером и выйти замуж, руководствуясь иными чувствами помимо страстной преданности.

Грандкорт предпочитал любви господство, поэтому считал, что выбрал подходящую жену, но, возложив на себя роль мужа, не собирался ни в чем чувствовать себя одураченным, а уж тем более представать в свете, который мог быть окрашен жалостью или презрением. И все же его поведение в некоторых случаях так же напоминало ревность, как желтый цвет всегда напоминает желтый, хотя составляется из смеси различных оттенков.

Грандкорт приехал в город раньше обычного, поскольку собирался встретиться с юристами, чтобы оформить завещание, перевести закладные и совершить сделку с дядей относительно наследования Диплоу, к которой его склонила дипломатично, ненавязчиво предъявленная приманка в виде наличных денег. Но немаловажным доводом в пользу жизни в Лондоне послужило желание появиться в свете вместе с выбранной, вопреки всеобщим ожиданиям, красавицей женой. Правда, к восхищению окружающих он относился с полнейшим равнодушием, но чтобы презирать восхищающихся или завистливых зрителей, надо было, чтобы они существовали. Если вы любите встречать улыбки каменным взглядом, то кто-то должен постоянно вам улыбаться – элементарная истина, о которой постоянно забывают те, кто жалуется, что человечество достойно презрения, хотя любое другое проявление лишь разочарует их прожорливое высокомерие. Грандкорт появлялся с молодой женой на великолепных приемах, на прогулках верхом и в экипаже, на балах и обедах. Ему хотелось, чтобы на Гвендолин обращали внимание, чтобы поклонники стремились с ней беседовать: он даже не стал бы возражать против надменного кокетства, – но поведение супруги по отношению к Деронде Грандкорту решительно не нравилось.