Даниэль Деронда

Гвендолин сразу направилась в гостиную, чтобы Грандкорт не последовал за ней дальше и тем самым не отрезал путь к отступлению. Опустившись на диван с утомленным видом, она сняла перчатки и потерла лоб, как бы не замечая его присутствия. Однако Грандкорт сел так, что избежать его взгляда оказалось очень трудно.

– Можно спросить, где ты была в столь необычный час? – сквозь зубы процедил Грандкорт.

– О да. Ездила к мисс Лапидот, чтобы пригласить ее выступить у нас, – ответила Гвендолин, разглядывая свои перчатки.

– И спросить об отношениях с Дерондой? – уточнил Грандкорт тихо, с ледяным презрением, показавшимся бедной Гвендолин дьявольским издевательством.

Впервые после свадьбы она осмелилась открыто противостоять мужу: твердо встретив его взгляд, резко ответила:

– Да. То, что ты сказал о нем, – ложь: низкая, подлая ложь.

– Она заверила тебя в этом, не так ли? – парировал Грандкорт еще более презрительно.

Гвендолин молчала. Гнев сменился немой яростью. Как она могла объяснить свою веру? Все доводы, только что такие убедительные и живые, под дыханием мужа мгновенно задохнулись и засохли. Иных доказательств, кроме ее убеждения в невинности Деронды, не существовало, а Грандкорт счел бы это объяснение глупостью. Гвендолин быстро отвернулась, встала и хотела уйти, но муж преградил ей путь.

Поняв свое преимущество, Грандкорт надменно протянул:

– Ее пение здесь ни при чем. Если хочешь, пусть поет. – Немного помолчал и добавил совсем тихо, но властно: – Однако будь добра, больше никогда не появляйся возле того дома. Как моя жена ты должна следовать моим правилам приличия. Став миссис Грандкорт, ты обязалась не попадать в дурацкое положение, а сегодня выставила себя полной дурой. Если продолжишь в том же духе, то скоро станешь предметом обсуждения в клубах, причем в таких выражениях, которые тебе не понравятся. Что ты знаешь о свете? Ты вышла замуж за меня и должна подчиняться моему мнению.

Каждая из этих медленно произнесенных фраз имела для Гвендолин страшную силу. Если бы тихий гипнотический голос принадлежал врачу, объясняющему, что симптомы указывают на смертельную болезнь, она не ощутила бы большей беспомощности. Сейчас ей было позволено уйти, и больше муж ни разу не упомянул о том, что произошло. Он сознавал силу своих слов.

Но несмотря на этот разговор, Гвендолин не рассталась со своей воскресшей верой – скорее ухватилась за нее еще крепче и отчаяннее. Так во времена религиозных преследований протестанты прятали Библию, а католики скрывали распятие, – в зависимости от того, чью сторону занимала власть. Характерно, что помимо сведений о Деронде, ради которых она ездила к Майре, ни сама девушка, ни ее высокочтимый брат не заняли в воображении Гвендолин значительного места. Она восприняла лишь то, что Деронда выступал в роли щедрого благотворителя, а тот факт, что он учит иврит проскользнул мимо сознания.

То впечатление, которое этот визит произвел на Грандкорта, сыграло важную роль в ее постоянной внутренней борьбе и стало причиной ее некоторой внешней перемены, не замеченной никем, кроме Деронды. Одна неделя сменяла другую, принося мимолетные встречи и короткие разговоры, и ему казалось, что Гвендолин ведет себя все более надменно, холодно и сдержанно. Тем более заметными и тревожными становились внезапные вспышки волнения.

На самом же деле она переживала нечто подобное наказанию за упрямство, которое подчиняет только одну половину личности, в то же время усиливая сопротивление другой. Грандкорт не столько понимал, сколько ощущал строптивость жены, а случай с Майрой углубил его подозрения в том, что упрямство проявляется сильнее после встреч с Дерондой. Между ними существовал какой-то «проклятый абсурд»: откровенного флирта Грандкорт не замечал, а во всех остальных направлениях его воображение оказывалось бессильным. Однако этот абсурд явно порождал в сознании жены странное кипение, способное обнаружиться и внешними неприятными проявлениями. Грандкорт ощущал в Гвендолин нечто угрожающее его супружескому спокойствию, и он решил это нечто безоговорочно и безвозвратно искоренить. Но среди избранных им способов был один очень особенный и далеко не столь искусный, как те речи, которые мы только что слышали.

Грандкорт рассудил, что жена должна узнать содержание завещания, однако огласить его сам не мог, поскольку пришлось бы упоминать о миссис Глэшер и ее детях. Открытое признание перед Гвендолин факта их существования вызывало у него крайнее отвращение. Подобно всем гордым, чрезвычайно замкнутым людям Грандкорт даже в житейских мелочах сторонился любых личных подробностей: например, в присутствии жены лакей не смел упоминать о ботинках и носках. Столкновений Грандкорт не выносил и всегда стремился исключить конфликт путем спокойного, но нестерпимого давления на оппонента. В то же время он хотел показать Гвендолин, что ему было хорошо известно, как она выходила за него замуж, будучи осведомленной о его отношениях с Лидией, а потому имел право поднять эту тему сейчас. Некоторые мужчины на его месте изложили бы все, что желали сообщить, в форме письма, однако Грандкорт терпеть не мог писать: даже короткий текст его утомлял, тем более что он давным-давно привык к услугам Лаша. Известно, что живут на свете люди, готовые скорее поступиться собственными интересами, чем сделать что-нибудь настолько неприятное, как написать письмо. Тем более немыслимо, чтобы эти непрактичные персоны окунулись в синтаксис и орфографию ради спасения чьих-то чувств. Грандкорту даже в голову не пришло, что он должен, может или хочет объясниться с Гвендолин в письменном виде. Единственным доступным средством коммуникации он видел Лаша, который, по его мнению, служил точно таким же инструментом, как бумага и перо. Однако даже здесь Грандкорт проявил сдержанность и не произнес ни слова, способного вызвать у Лаша дерзкое сочувствие любому предполагаемому недовольству браком, который тот с самого начала не одобрял. Кто из имеющих наперсника людей не совершает ошибки, недооценивая его проницательность и переоценивая собственное умение хранить секреты? Грандкорт никогда не скрывал от Лаша своих внешних обстоятельств: беспорядочности, долгов, нехватки наличных денег; ограничения касались лишь того, что ему было позволено говорить патрону. Незаменимый инструмент в человеческом облике стал настолько привычным, что близость его в Лондоне показалась возвращением необходимого удобства. В результате Лаш знал все тонкости завещания более конкретно, чем сам завещатель.

Грандкорт не сомневался, что, выучив, сколько будет дважды два, Гвендолин понимала или подозревала, что именно Лаш организовал ее встречу с Лидией, и именно поэтому потребовала немедленно его удалить из Диплоу. Однако сложные чувства женщин, возбуждаемые сложными причинами, не определяются одной способностью к простым арифметическим действиям, и здесь Грандкорту не хватило единственного элемента мышления, который мог бы спасти его от ошибки, а именно опыта тех самых сложных чувств. Он правильно угадал, что Гвендолин мучила оскорбленная гордость и осознание необходимости подчиниться воле мужа, однако ее раскаяние, даже если бы он знал о нарушенном обещании, оставалось для него таким же неведомым чувством, как обратная сторона луны. Грандкорт был уверен, что Гвендолин не испытывала к Лидии иных чувств, кроме безмолвной ревности, а Лидия, отсылая бриллианты, написала в письме, что некогда они принадлежали ей, и тому подобные любезности, на которые способна соперница. Он обладал торжествующей уверенностью в том, что способен усилить ревность Гвендолин, заставляя ее в то же время еще более безмолвствовать. Грандкорт имел целью привлечь эгоизм жены на свою сторону и, выбрав в качестве третьего лица Лаша, вовсе не хотел ее оскорбить, а предполагал, что она признает в нем единственно возможного посредника.

Однажды утром Грандкорт вошел в будуар Гвендолин и, остановившись перед ней, заговорил самым добродушным, самым убедительным тоном.

– Э-э… Гвендолин… мне необходимо объяснить кое-что насчет недвижимости. Я велел Лашу явиться и обо всем рассказать. Он знает все подробности. Я уезжаю, а он, должно быть, скоро придет. Он единственный, кто способен толково изложить факты. Полагаю, ты не против.

– Тебе известно, что против, – сердито ответила Гвендолин и вскочила. – Я не собираюсь с ним разговаривать.

Она направилась к двери, однако муж опередил ее и заслонил выход.