Даниэль Деронда

Через несколько дней после встречи с миссис Глэшер в парке Гвендолин была приглашена на грандиозный концерт у Клезмера, который теперь жил в одном из роскошных домов на Гросвенор-сквер. Гвендолин ждала этого события, поскольку не сомневалась, что встретит там Деронду, и раздумывала, как рассказать ему о своем положении, не говоря прямо то, что никогда не решилась бы озвучить, но в то же время чтобы он все понял.

Однако, как нарочно, на вечере у Клезмера Деронда держался в стороне, в то время как она едва ли не демонстрировала нетерпение к каждому, с кем разговаривала. Когда же наконец Деронда оказался рядом, выяснилось, что сэр Хьюго и миссис Рэймонд прочно обосновались неподалеку и могли услышать каждое слово. Ничего страшного: главное, что поблизости не было мужа. Раздражение быстро переросло в приступ отваги, и Гвендолин с высокомерной вседозволенностью заявила:

– Мистер Деронда! Хочу, чтобы вы навестили меня завтра между пятью и шестью часами.

– Непременно, – последовал немедленный ответ.

Спустя некоторое время Деронда решил, что отправит Гвендолин записку с отказом и извинениями. Он всегда избегал визитов в дом Грандкорта, но в то же время боялся сделать шаг, способный обидеть Гвендолин. Неважно, чем был бы мотивирован его отказ: проявлением безразличия или имитацией безразличия, – в обоих случаях он оказался бы в равной степени обидным, поэтому Даниэль исполнил обещание.

Сославшись на плохое самочувствие, Гвендолин отказалась от верховой прогулки, когда лошади уже стояли у крыльца. Она опасалась, что муж решит тоже остаться дома, однако Грандкорт принял объяснение безоговорочно и уехал.

Оставшись в одиночестве и распорядившись не принимать никого, кроме мистера Деронды, Гвендолин начала сомневаться в правильности своего поступка. Скоро он явится, и придется говорить вовсе не о пустяках: то, что она в течение нескольких часов готовилась ему сказать, вдруг показалось невозможным произнести. Впервые робость удерживала ее от откровенного разговора. Сейчас, когда было уже слишком поздно, Гвендолин испугалась, что Деронда может счесть ее приглашение непристойным: в таком случае она падет в его глазах, – но уже через минуту отбросила эту невыносимую мысль, считая ее свидетельством пагубного влияния мужа. Грандкорт непременно сказал бы, что она ставит себя в нелепое положение, и это обстоятельство гарантировало, что подобное суждение не могло прийти в голову Деронде. Насколько велико было ее волнение, доказывал один поступок, на который Гвендолин никогда не решилась бы прежде. Увидев себя в одном из высоких зеркал, она отметила, что ее белоснежная шея выглядит особенно красивой на фоне черного платья. Быстро отвернувшись, Гвендолин бросилась в будуар, схватила лежавшую в кресле черную кружевную накидку и поспешно надела ее на голову, оставляя открытым только лицо. Ей казалось, что демонстративное презрение к собственной внешности освободит ее от нервозности, а также уничтожит всякое подозрение в кокетстве.

Когда объявили о появлении мистера Деронды, Гвендолин стояла в центре комнаты. Едва он вошел, она почувствовала, что по какой-то причине он тоже не таков, как всегда. Определить, в чем именно заключалась перемена, оказалось непросто, но одно не оставляло сомнений: он выглядел не таким жизнерадостным, как обычно, а говорил с заметным усилием. Оба произнесли краткие слова приветствия и умолкли. Гвендолин не села, а облокотилась на высокую спинку кресла; Деронда остановился напротив нее. Оба не знали, что сказать, и хотя мысли Даниэля витали далеко от Гвендолин, в его смущении она естественным образом видела отражение собственного смятения.

– Должно быть, мое приглашение кажется вам странным, – наконец робко произнесла она. – И все же я хочу кое о чем вас спросить. Вы назвали меня невежественной. Это правда. Но что же еще я могу сделать, кроме как обратиться к вам за помощью?

В этот момент она почувствовала, что произнести выстраданные слова совершенно невозможно. Ее волнение заставило Деронду встревожиться, и, предчувствуя новую вспышку, он с печальной нежностью в голосе произнес:

– Я сожалею лишь об одном: о том, что могу принести вам так мало пользы.

Эти слова придали Гвендолин смелости, и она поспешно, словно подгоняя себя, заговорила:

– Я хотела сказать, что постоянно думаю о вашем совете, но все напрасно. Я не могу измениться, потому что окружающая обстановка порождает во мне дурные чувства… Мне приходится жить по-прежнему… И невозможно ничего исправить. Все впустую! – Она на миг умолкла, чувствуя, что не находит нужных слов, но тут же сбивчиво заговорила снова: – Но если я продолжу жить по-старому, то стану еще хуже. А я не хочу становиться хуже. Я хочу стать такой, какой вы желаете меня видеть. Я знаю, что есть хорошие люди, способные наслаждаться великими вещами, а я – презренное создание. Я чувствую, что становлюсь порочной оттого, что ненавижу людей. Я хотела бежать, но не смогла. Слишком многое меня удерживает. Возможно, вам кажется, что мне все безразлично. Но это не так. Я все чувствую и всего боюсь. Я боюсь стать грешницей. Скажите, что мне делать?

Гвендолин забыла обо всем, кроме своего несчастного положения, которое пыталась представить Деронде в этой сбивчивой речи. Слез не было, и глаза сияли сухим лихорадочным блеском, а в голосе слышалось сдавленное рыдание.

Испытанные в эту минуту чувства Деронда впоследствии называл ужасными. Слова казались ему такими же бесполезными для спасения Гвендолин, как бесполезно под натиском безжалостных волн спасать судно, терпящее бедствие в открытом море. Как он мог изменить горькую судьбу этого молодого создания? Деронда боялся что-нибудь произнести. Он перебирал в памяти подходящие слова, но все они казались только выражением беспомощного отчаяния. Прежде всего ему хотелось сурово произнести: «Признайтесь во всем мужу. Ничего от него не скрывайте», – но этот совет надо было развить подробно, чтобы Гвендолин его поняла, однако прежде чем Деронда успел произнести первое слово, дверь распахнулась, и в комнату вошел Грандкорт.

Чтобы убедиться в справедливости подозрения, Грандкорт специально вернулся раньше времени и застал поразившую его картину: страдальческое, по-монашески обрамленное черной накидкой лицо жены, и в трех шагах от нее стоит Деронда с таким печальным видом, словно созерцает смертные муки возлюбленной. Не выразив ни малейшего удивления, Грандкорт кивнул гостю, снова взглянул на Гвендолин и, пройдя мимо них, удобно устроился в кресле.

Увидев мужа, Гвендолин вздрогнула, однако не двинулась с места. В эту минуту она не могла притвориться и испытывала лишь тупое отчаяние оттого, что жизненно важный разговор так грубо прервался. Занавес опустился. Деронде, естественно, не оставалось ничего другого, как сохранять внешнее спокойствие и невозмутимость. Он понимал, что ждет Гвендолин после того, как супруг застал ее наедине с посторонним мужчиной, к тому же в состоянии глубокого волнения. Чувствуя, что, оставаясь дольше, он только укрепит возможные подозрения Грандкорта, Деронда лаконично произнес:

– Мне пора. До свидания.

Он протянул ей руку, и Гвендолин позволила ему пожать ледяные пальцы, однако не ответила на слова прощания.

Едва Деронда вышел из комнаты, она бросилась в кресло в ожидании наказания, но Грандкорт не сказал ни слова, вполне удовлетворенный тем, что раскрыл обман. Вечером они должны были отправиться на бал, но Гвендолин, сославшись на плохое самочувствие, отказалась, и Грандкорт, даже не ухмыльнувшись на жалобу жены, уехал один.