Корнилова заваривала чай. Предпочитала крупнолистовой «Ассам». Терпкий и обжигающе горячий.
– Входи, Катенька, входи. Посидишь со старухой, почаёвничаешь? «Шармэль» завезли. Свежайший.
– Стася Петровна, вы же знаете, не ем я патоку. Я посижу. Разговор есть.
– Фу-ты ну-ты, сколько раз просила, по имени, просто Стася. На западный манер, – старушка задорно подмигнула.
– Так вы запад-то не жалуете. Или нет?
– Не жалую. Но мы же близкие подруги? Или нет?
– Хоть и с разницей в пятьдесят лет… – зарифмовала Катя, терзая бахрому плюшевой скатерти.
– Что случилось, Катюш? Выкладывай. По-дружески, чем могу, помогу.
– Случилось, Стася, ещё как случилось.
– Ты это про утренний бедлам?
– Ну если смерть – это бедлам…
– А чем её ещё назвать? Я её, милая моя, в каком только виде не наблюдала. Бедлам и есть. Что стряслось-то? Излагай по пунктам и чётко, как я тебя учила.
– Понимаете, я кое-что посчитала… нет, подумала, – Катя перешла на шёпот. – Раз! Это уже семнадцатые похороны за неполных два месяца. С одинаковым сюжетом: живы-здоровы и вдруг… бац! Заснули. Быстро, легко и без боли. Все, как на подбор, люди одинокие. Про каждого не знаю, но говорят, что Кузин – известный нумизмат, коллекция его миллионами пахнет, а Саввина даже мне хвасталась фамильными драгоценностями. Это два! – Катя притормозила, но Корнилова только молча прихлёбывала чай. – Три – это кадильницы. С зелёным пеплом. С зелёным!
– Запах? – бесстрастно поинтересовалась Стася Петровна.
– Нет никакого запаха. Выветрился. И у всех жиль… умерших тоже кадильницы использовались, только я тогда в вечерние смены не ходила, мне напарница рассказывала.
– Хорошо, – Стася Петровна запихала целиком в рот жемчужную зефирину и бодро заработала челюстями.
– А ничего хорошего. Четыре…
– Ещё и четыре?!
– Четыре, – Катя не дала сбить себя с толку. – Я видела кое-что. Точнее, видела кое-что и слышала кое-кого.
– Ну-ну… И что же, кого же?