— Ксендз нового ордена! Он ходил с водой, с хлебом и Божьим телом от группы к группе. А часто его хватали, разрывали, переворачивали, били; часто из-за сухой буханки сражались целые сотни людей, бегая друг за другом с криком по улицам. С верхушки моей башни я с дрожью смотрел на это; мне казалось, что не смогу пережить это зрелище. А теперь, когда это, слава Богу, кончилось, ещё, когда усну, слышу эти крики простолюдинов, вижу эти зарева пожаров. Такое воспоминание на старую голову — тяжкое бремя, — прибавил он, вздыхая, — можно свихнуться.
Путники поехали дальше, но привратник спросил их:
— А его величество король?
— Он был в Тыкоцыне, теперь в Книшине.
— Здоров?
— Как всегда.
— Да хранит его Бог. Куда вы едете?
— На Антокол.
— К кому? Там так же пусто, как тут.
— Воевода Наревский Сапега прибыл в свой дворец и занял его.
— Уже? В самом деле отважный!
— А в замке никого?
— О! Было нас достаточно, но одни умерли, другие сошли с ума и сбежали от страха, теперь постепенно приезжают, потом будут хвалиться, что удержали плац. А, — сказал старый замковый привратник, — легче выдержать в битве, чем в таком кипятке. Всё-таки, слава Богу, людские лица уже показываются!
Сказав это, он вошёл назад, увидев, что путники отдаляются. Те поехали дальше по берегу Вилии к Антоколу. На Лебяжьем острове не было лебедей Августа, голодные их расхватали, в Зверинце на Вершупке забили всех зверей; всюду следы прохождения этого чумного потока, недогоревшие огни, покинутые лежанки, белые кости. Околица был опустевшей, как после жестокой войны.
Сарайчик с крестиком на крыше, в котором разместился старинный костёл Св. Петра, всё-таки пощадили, как святое место, дом священника был заперт, потому что пробощ выехал в Германию.
В деревьях за костёлом и домом священника наши путники увидели кирпичный дом воеводы Подласского Фридриха Сапеги. Но прежде чем они его достигли, они остановились напротив костёла и старший сказал юноше:
— Вы знаете, почему мы вас вывели из Кракова и верите наконец, что пан Чурили и мы, действующие с ним заодно, не пособники врага, а ваши защитники?
— Да, я знаю, верю, благодарю, — ответил Стась Соломерецкий (ибо это был он), — но скажите мне, прошу, почему мать моя об этом не знает, почему это не по её воле, почему даже написать…
— Ваша светлость, — ответил старший, — в страхе за вас мать готова была отказаться от всего ради спасения. Если бы она знала, где вы, страх мог бы её заставить открыть тайну. Лучше, чтобы, поплакав мгновение, она могла позже порадоваться безопасности.
Это сделали для неё, равно как и для вас. Вы видите, что в таком случае тайна обязательна, это тайна даже на дворе Сапеги.