— Но сам воевода?
— Сам воевода обо всём должен знать, — прибавил старший, — это безусловно, но никто больше. Будете носить чужое имя, незнакомое, и здесь, кажется, Соломерецкий не сможет вас найти, и если бы нашёл, вас покроет сильная опека.
— Но захочет ли?
— У нас есть сильные рекомендательные письма. Тем временем отправленные в Рим просьбы успеют вернуться решёнными, а вы здесь при знаменитом муже, который пером и саблей служил родине, научитесь рыцарскому ремеслу.
— Едем, — сказал другой.
— Помните, — добросил старший, — тайна для всех, одно не выдаст вас и может навлечь новые беспокойства, новые опасности.
А здесь вы не найдёте, кто бы вас так эффективно защитил.
IV
Сапеги
Хотя обычно Литву и Польшу уже в XVI веке представляют почти одним целым, что касается традиций, языка, внешнего вида и внутреннего устройства государства, моральное слияние этой провинции с Польшей, после стольких уний, не было ещё завершено, как позже, и много совсем разного отделяло Польский край от Литвы.
Литва была ещё очень дикой; несмотря на три минувших века, обычаи были очень суровые, роскошь только сейчас начала появляться, и то только в усадьбах магнатов, которых королевский двор учил роскоши. Радзивиллы, возгордившись сближением с королевским домом, княжескими титулами и бесчисленными милостями Августа, первые дали пример роскоши. Но сначала никто не мог и не хотел подражать. Панские состояния в Литве и здесь были более редкими; даже князья Ягеллонской крови, потомство Ольгерда не имели обширных владений. Также ещё не почувствовали так глубоко необходимости в роскоши.
Шляхта жила совсем просто, скромно, бедно и почти наполовину дико; Литву покрывали по большей части деревянные постройки, её сёла, состоящие из низких и дымных хат, примыкающие к лесу, скрывали бедный, работящий, притесняемый люд. Удобств жизни не ценили, страна обеспечивала свои потребности, а только соседние города и более богатые люди покупали иностранные изделия. Крестьянин одевался в сукно, кожух, полотно, обувь своей работы; в его телеге не было ничего железного.
Небогатый шляхтич мало отличался от крестьянина; его жена и дочка ходили в домашних тканях, он сам одевался в местное сукно, одевал пояс домашней фабрики; ел то, что рождала земля, пил мёд своих пчёл и пиво собственного вара. Вёл жизнь уединённую, тихую, работящую и наполовину дикую.
По правде говоря, эта одинокая жизнь порождала множество пересудов, много неудобств, но также изобиловала добродетелями, свойственными простоте и уединению. Гостеприимство, большая открытость, мужество, развитое от постоянного противостояния с природой и людьми, отличали литвина. Он говорил неизысканно, знал не много, и то, что привил отец, чему научил опыт; но для чужих и несчастных мягкий, для своих справедливый, хоть не всегда мягкий, почти во всём; за грубость платил честностью.
В Польше шляхта гораздо лучше знала своё преимущество, силу, достоинство, в Литве она ещё пугливо использовала свои привилегии. Польский шляхтич на съезде под Львовом при Сигизмунде I пригрозил панам саблей, литовский же даже не подумал бы об этом, так уважал своих князей и магнатов, по старой привычке. Более покорный, чем польский шляхтич, когда его задели за живое, литвин не умел прощать, мстил до конца, наказывал убийством, пачкался кровью, ещё послушный тому языческому пережитку — чувству мести, которую законное наказание достаточно не могло удовлетворить. Он также не обращался к закону, разве что редко и неохотно. Предпочитал сам чинить правосудие.
С подданным — будучи к нему ближе — литовский шляхтич, может, менее жестоко обходился, ещё не привык считать его скотом, потому что недавно вместе с крестьянином подчинялся неограниченной власти правителя. Эта власть, хотя значительно умеренная законами, в Литве ещё была больше, чем в Польше при последнем Ягайлле.
Как жизнь в Литве была простая, так хозяйство было запущенное и дикое. Земледелие пользы не приносило, поэтому только сена было столько, сколько нужно; доходами обеспечивали мёд, воск, шкуры и т. д.
Но потребности также были маленькие и их легко было удовлетворить, не искали иных удовольствий, кроме лёгких, и тех, что были под рукой. Охота в огромных лесах приносила одновременно развлечение и пользу, сельское хозяйство было работой и забавой; вечерняя беседа у камина заканчивала спокойные дни, а опрокинутая ветром в лесу борть неоднокмратно представляла предмет долгих разговоров и исполненных заинтересованности диспутов. Медведь, что пришёл из леса, лось, что показался у стогов, были событием большого значения, воспоминанием надолго.
Покой Литвы, в котором она счастливо спала, вскоре смутили обстоятельства. Война с Польшей за Подолье и Волынь, которую разжигали влиятельные, потом дело унии, у коей было столько неприятелей, потом, наконец, Реформация.
В едва обращённой Литве, где привязанность к новой вере не могла быть ещё сильной, где уже и так две веры боролись между собой, а народ кланялся в лесах идолам и до сих пор почитал деревья и змей, Реформация, упавшая с горячим желанием обращения, с кричащим запалом, должна была многим вскружить голову.