— Несчастье, что змея будет дорого стоить, а все попытки до сих пор напрасны.
— Тихо! Зачем это так громко повторять? Разве у нас не осталось ещё тысячи попыток, в конце концов пророчество терафима, которое говорит, как красиво делается золото и философский камень?
— Несомненно, — ответил Гроновиус, — но твой терафим молчит, как пень.
— Потому что это не настоящий Androides, не терафим. Знаешь, что нужно для настоящего?
Гроновиус вздрогнул.
— Что же? Пропорциональное размеру изобретения? — добавил злобно Дуран, смеясь. — Один ребёнок!
— Кровь, убийство.
— Э! Э! Да брось свои несвоевременные угрызения совести. Всё это глупости. Лишь бы получить что нужно. Первородное дитя, голову первенца, хорошо расколотую, протёртую оливковым маслом и солью аммония. Окружим её свечами, подложим золотую бляшку под язык с именем демона, вырезанном на ней, и она скажет нам, что захотим.
Как раз, когда он говорил эти слова, вошёл князь, который, постучав в дверь, показался на пороге, спустился на две ступени вниз и остановился перед Гроновиусом, входящим, чтобы с ним поздороваться.
— Доктор Гроновиус?
— Это я.
Князь поглядел на Дурана, который, не вставая, обратил на него глаза и внимательно его ими измерял.
— А это? — спросил он.
— Мой товарищ, Дуран.
— К вашим услугам, — пробормотал карлик. — Что прикажете?
— Я хотел бы поговорить тайно.
Гроновиус встал, запер дверь и, кивнув Дурану, отворил дверь подземелья, в которое пригласил князя. Подземелье было устроено под зал для аудиенций, потому что даже громкий в нём разговор не мог быть услышан. Его влажные стены покрывали бумаги, исписанные знаками, фигурами, линиями; горела лампа, подвешенная к своду, стоял маленький столик с черепом посередине, немного хлама в углах.
Гроновиус подал князю табуретку, сам сел в кресло. Дуран показался на лестнице в темноте.
— Я слушаю.
— Так вот: есть ребёнок, которого я хочу убить.