Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

22
18
20
22
24
26
28
30

Я весь дрожал от страха.

Баба давала мне знаки, а сама стояла как бы на страже. Заметив, что эта моя сторожиха в явлении ничего чрезвычайного не видела, и я немного успокоился. Я обратил глаза на завуалированную женщину, ибо по всему было видно, что это, должно быть, женщина.

Ничего не говоря, она подняла со стола лампу и осветила ею моё лицо, долго смотрела и вскочила с каким-то испугом и возмущением. Она встала с лавки и отошла, задумчивая. Это продолжалось минуту, я видел её стоящую как бы в изумлении.

Остыв немного, только теперь я предположил, что эта страшная женщина, может быть, имела мою судьбу в своих руках. Она не обращалась ко мне.

Я вытянул руки и начал стонать:

— За что меня держите в заключении? За что убиваете? Никому в жизни я ничего плохого не делал! В чём я провинился?

На это она нетерпеливо топнула ногой. Вдруг, словно к ней пришла какая-то мысль, она бросилась ко мне, на меня, схватила за горло и, прежде чем я мог заслониться руками, схватила висящий на шее крестик, данный мне матерью, пытаясь его сорвать.

Было это для меня самое дорогое сокровище на свете, которое я бы защищал, рискуя жизнью. Я едва догадался, чего она хотела, когда так резко сопротивлялся и начал отпихивать её, что, наконец, она должна была уступить.

Во время этой короткой борьбы со мной, на которую испуганная баба смотрела с заломленными руками, из её уст не вырвалось ни слова. Я чувствовал только горячее дыхание и как бы скрежет зубов. Вырвавшись из её рук, я убежал в противоположный угол помещения. Она посмотрела на меня, схватила лампу и вышла, хлопнув дверью.

Долго потом, испуганный, не в состоянии успокоиться, я не шёл в кровать. Я опасался какого-нибудь предательства, коварства, силы, а свой крестик решил защищать, хотя бы пришлось умереть. Однако светало, никто не появился, и это ночное приключение показалось мне днём каким-то ночным кошмаром.

На следующий день пришёл Слзиак. Принёс с собой, что обещал: бумагу, чернильницу, перья и толстую рукопись, от которой я подскочил, задетый любопытством.

Были это «Откровения св. Бригитты», которые я уже видел у ксендза Яна.

Как только я начал жаловаться Слизиаку на ночное нападение, он мне тут же закрыл рот.

— Тебе почудилось, — сказал он, — молчи.

Он не дал мне ничего говорить, вышел.

Следующей ночью я не ложился, не думал спать. Добавил огня в камине, чтобы кое-как светило, и сидел в тревоге, не придёт ли это страшное привидение снова крестик у меня отбирать. Но длинная ночь прошла спокойно. Впечатление этого страха стало постепенно исчезать.

Я взялся сначала за чтение «Откровений св. Бригитты». Не шли они легко, потому что рукопись была написана мелкими буквами с сокращениями, а я большого опыта не имел. Но уже через несколько дней я заметил, что у меня начинало идти всё легче.

От бумаг я имел только ту пользу, что вместо того, чтобы писать на них, вспомнив виденные в Риме рисунки, которые молодые монахи выполняли на полях разными цветами и золотом, хотя не имел других красок, кроме красной и чёрных чернил, и я также начал пробовать рисовать пером. Это шло неловко, но я по-детски пробовал малевать птичек и цветочки. Время шло. В рукописи «Откровений» было несколько больших нарисованных литер, а в заголовках каждой книги были миниатюры и поля. На них также сидели птички на ветках и различные цветы были переплетены вместе с эмблемами Господней Муки. Я принялся копировать эти рисунки.

Я, что раньше так гнушался всякой канцелярской работой, теперь благодарил за неё Господа Бога. Также чтение св. Бриггиты перенесло меня как бы в иной мир. Я почувствовал себя бедным и малюсеньким, хоть несчастливым; но если бы я больше страдал, не годилось мне жаловаться на свою долю, сравнивая её с мученичеством самого Бога. Я узнал тогда, каким великим благодеянием может быть книга.

Слизиак, дав мне однажды то, о чём я просил, больше не показывался. То ночное явление также не вернулось.