Однако на меня, малюсенького, казалось, он давно не обращал внимания, и я удивился и почти испугался того, что он позвал меня к себе. Это случилось в дороге, не доехав до Гродно, на ночлеге.
Я шёл с бьющимся сердцем, боясь, как бы на меня несправедливо не нажаловались, за помощь Ольбрехту в его проделках, которые король привык сурово наказывать. Я нашёл его сидящим за столом с одним только лекарем, который, увидев, что я вхожу, удалился.
Я стоял перед ним как виновник, но лицо у него было хоть грустное, но не гневное. Он поднял ко мне глаза.
— Уже немало лет ты мне верно служишь, — сказал он мне, — а никогда ни одной вещи от меня не требовал. Я смотрел на тебя и хвалю эту порядочность. Я думал, что судьба обеспечит тебе будущее иначе, чтобы на старости лет был кусок хлеба. Я слышал, что это получилось по-другому.
Он немного помолчал.
— У тебя нет ничего… гм? Я слышал, Ольбрахт тебя любил и собирался держать при себе, но тот вскоре не сможет никому ничего доверить, потому что всё разбросано. Я помнил о том, чтобы ты был справедливо вознаграждён.
Сказав это, король взял со стола приготовленный документ и подал его мне, я потерял дар речи от удивления. Я бросился ему в ноги, обнимая их с благодарным плачем, но он сразу поднял меня и сказал:
— Этого достаточно, достаточно. Бог с тобой!
Он положил мне руку на плечо.
— Моя воля такова, чтобы ты теперь был на время освобождён от службы и поехал занять то, что я тебе дал. Быстро возвращайся. Останешься при мне, потому что мне нужны верные слуги, а Ольбрахту и позже сможешь послужить.
Как бы по данному знаку снова вошёл доктор, за ним капеллан и ксендз-подканцлер, а я с бумагой в руке, с бьющимся сердцем вышел из комнаты, сам не ведая, что несу.
Мне это казалось чудом.
При зажжённом факеле, окружённый любопытными, потому что все тиснулись узнать, что меня ждало, я стал читать королевскую дарственную. Она содержала вечный подарок в качестве земли с крестьянскими поселениями под Лидой, Пацевичами, Хоршишками и Друскавой. Поскольку у меня никогда ничего не было и не надеялся что-нибудь приобрести, это было огромным богатством. Однако я не знал свою собственность.
Из литвинов, которые были на дворе, ни один не знал местности и объяснить мне не мог. Мне нужно было тотчас выехать на землю, вступить во владение деревней, но и это было довольно тудно. Жалованье у меня было небольшое, было невозможно сэкономить и скопить, на дворе часто проедалось то, что давали из казны, и больше. Поэтому тогда в моём кармане было не больше нескольких грошей, с которыми пуститься в дорогу было невозможно.
Приятель Задора наверняка бы меня выручил, будь он с нами, но уже несколько лет как он так растолстел, что в дорогу его не брали, а на время отсутствия двора в Кракове, он выезжал к семье в деревню отдохнуть; пил там пиво с гренками и раздобрел только ещё больше. У других товарищей тоже было не много денег.
Таким образом, я думал, как с этим справиться, когда на следующий день казначей вручил мне от короля такое пособие на дорогу, что я безотлагательно мог отправиться в путь.
Опрашивая по дороге, я кое-что узнал о своей будущей собственности; хоть она была заброшена, потому что сдавалась в аренду, но кусок хлеба дать могла. Земли и леса было предостаточно, вода, прудик и мельница… посему, мне следовало благодарить Господа Бога и милостивого пана.
Сейчас, когда спустя уже много лет мне приходиться говорить о том, как я первый раз въезжал на эту землю, которую имел право назвать своей, мне кажется, что никогда не смогу описать то чувство, с каким я опустился на колени у пограничного креста. Проснулась какая-то особенная любовь, какая-то радость от этой связи между этим углом и мной — непередаваемая. Там всё казалось иным, чем на всём свете, лучшим и говорящим душе. Могу смело сказать, что я был почти пьян и так счастлив, что, приехав в Пацевичи, не обращал внимания на то, что меня там ждало.
Я не говорю уже ничего об усадьбе, а скорее старой халупе, которую арендатор только поддерживал, потому что рядом у него был собственный дом, о Пацевичах ничуть не заботился и выжимал из неё только то, что мог. У меня была королевская дарственная, о которой там уже знали, но получить тотчас землю было трудно. Арендатор находил тысячи оправданий, чтобы защититься от меня, или, скорее, хотел выторговать выкуп. Он составлял счета, брал в свидетели людей, обосновывал обычаями, так что я, будучи нетерпеливым, хорошо ему заплатил, чтобы вступить в свою собственность.
По правде говоря, я получил значительное имение, но запущенное и без какого-либо инвентаря. Тот, кто арендовал эту землю, будто бы умер и исчез для меня. Сам я не мог остаться в имении, потому что король приказал мне возвращаться, уже не к Ольбрахту, а к себе; пришлось искать человека, кому доверить Пацевичи и дать денег на развитие. Знали о том, что я служил королю и находился при нём; мне это давало у людей кое-какой фимиам, но меня кормили словами и поклонами, а за кошелёк каждый осторожно держался.