Из духовенства не хватало Шимона из Липницы, благочестивого мужа, тело которого похоронили в Страдоме. Краков также в целом погрустнел и жизнь в нём как бы остановилась, потому что купцы, напуганные новостью об эпидемии чумы, ещё откладывали своё возвращение. Только более мелкие торговцы понемногу решались приезжать.
Когда мы там оказались снова, и уже с иной важностью я приветствовал старых знакомых как
— Напротив, я теперь ещё ревностней должен благодарить моего пана за милость, — сказал я. — Мне только жаль, что оставляю королевича Ольбрахта, к которому за долгие годы привязался.
Тот ничего не сказал на это.
Я не осмеливался никого спрашивать о моей матери, даже заглянуть в дом Под золотым колоколом. Я хотел что-нибудь узнать о ней и в то же время боялся, так что, несколько раз будучи в городе, я обходил дом, не осмеливаясь заглянуть, есть ли там кто.
Я откладывал со дня на день из опасения узнать что-нибудь плохое. Возможно, кто-нибудь из слуг и приближённых Каллимаха мог бы мне объяснить, но я не хотел их спрашивать.
Прошло несколько дней.
Теперь уже в то, что делалось с Ольбрахтом, вмешиваться и беспокоиться у меня не было ни малейшего повода. Сразу когда мы вернулись на двор, распространилась новость, что итальянку забрали от Монтелупе, поселили её отдельно, обильно снабдили всем необходимым, добавили женский двор и королевич со своими приближёнными вечерами её навещал.
Однако внешне это скрывали и, по-видимому, итальянка была в верховной опеке Каллимаха. Но на дворе и в городе трудно сохранить тайну, тем более, когда она касается королевского сына, который в будущем будет им править.
Поэтому рассказывали об итальянке, о её красоте и власти, какую она получила над непостоянным и легкомысленным Ольбрахтом, а приписывали её не только необыкновенной красоте, но также неподражаемому остроумию и талантам, кои появились в эти годы. Поскольку она пела, играла на цитре и в была восхитительна в итальянском танце.
Когда Ольбрахту часто не хватало денег, возле итальянки была большая роскошь. Будущему пану многие рекомендовались, осыпая подарками любовницу. В то же время о ней ходили не очень лестные слухи: какой была легкомысленной, кокетливой и вероломной. Говорили, что над королевичем с другими насмехалась и не скрывала то, что вовсе его не любила.
Зная по опыту, что нельзя верить людским языкам, я пропускал это мимо ушей, не думая проверять, когда маршалек двора, вызвав меня к себе, объявил мне королевскую волю, чтобы я старался ближе познакомиться с этими отношениями, информация о которых уже дошла до него.
Казимир не хотел в это вникать и показывать, что уже был осведомлён и беспокоился о сыне. Возможно, он предпочитал, чтобы у сына была одна любовница и не искал их в городе, как раньше, шляясь незвестно с кем. Каллимах же в беседах то и дело повторял, что молодость имеет свои права и что на многие её проделки нужно смотреть сквозь пальцы.
Я порядком встревожился, получив распоряжение, которое заставляло меня следить за бывшим господином и, может, обвинить. Но королевскую волю я должен был исполнить, тем более, что она была во благо молодому принцу и только в этом была цель. Но поначалу я не знал, как исполнить то, что от меня требовали, когда в этот же вечер, словно специально, Ольбрахт, встретив меня, позвал к себе.
— Ты уже так от меня отказался, — сказал он, — что не заглядываешь ко мне?
— Вы знаете, ваша милость, что как моё сердце было расположено к вам, так и осталось, — ответил я, — но другие заменили меня, я не нужен.
Он со смехом похлопал меня по плечу.
— Я бы с радостью тебе похвалился, — сказал он, подмигивая, — и мою Лену показал, но ты, старый чёрт, постесняешься пойти к ней со мной. Гм? Вечером возьму одного Бобрка. Поедешь с нами?
— Почему бы я, приглашённый, не хотел быть гостем? — сказал я, подумав. — Лишь бы хозяйка меня за дверь не выставила.
— Там я хозяин, — воскликнул королевич. — Готовьтесь пойти вечером со мной, но прочь от итальянки! Разрешено только издалека ей молиться, потому что я ревнив!