— Смилуйтесь, — сказал мне король, — можете ли вы от меня требовать, чтобы я предал дело своего народа ради воли отца, который и без этого венгерского королевства сильный есть и будет. Бог видит, что я для себя не желаю добычи, достаточно у меня забот с одним королевством, но не моё это дело.
— Да, — сказал я ему, — но нет на свете народа, который может требовать от своего пана, чтобы поднял братоубийственную руку на своего родного. Что же будет, если в этой войне, потому что всё может случиться, вы встретитесь на поле битвы, с закрытыми шлемами и у кого-нибудь из вас оружие…
Владислав не позволил ему договорить, крикнул и заплакал. У него заструились слёзы, но и они не смогли изменить его решения.
— Проще Ольбрахту на меня не нападать, чем мне не защищаться. Убедите его не выступать против меня.
— Король пошлёт других вождей и это ничуть не поможет.
Хотя я видел, что произвёл на него сильное впечатление, выступая во имя братской любви, не мог себе льстить, зная, что у него такая сила воли, которая не позволит ему противостоять.
Он ничего не обещал, ломая руки, плача и умоляя меня, чтобы я отговорил Ольбрахта от этой войны. Затем я говорил ему, как давно король-отец имеет к нему сильное предубеждение, начиная со свадьбы сестры, на которую тот отказался приехать, хотя его звали, словно разрывая всякие отношения с родственниками.
Он ещё объяснял мне, складывая руки, но не мог сказать больше того, что я знал наперёд — что всем всегда отвечая: «Хорошо», так что от этого получил прозвище, — всегда делал то, что ему ближайшие навязали.
Ещё один день мы пробыли в Праге и Каллимах снова ходил в Градшин, получил красивый подарок, но больше ничего.
Там нечем было заблуждаться и тратить время, мы поехали обратно.
Какой отчёт дал Каллимах с миссии, я не знаю, меня же ни о чём спрашивать не хотел.
Старик обычно никогда не говорил о проблемах и не доверял мыслей. Когда однажды что-то решил, давал приказы, когда была неудача, молчал, когда шло удачно, он почти также принимал.
И в этот раз на его лице можно было с трудом что-либо прочитать.
Зато Ольбрахт меня расспрашивал, так что я должен был ему несколько раз повторить разговор и всё описывать. Ему было жаль слабого брата, война была ему не желательна, но отцу не хотел сопротивляться, да и венгерская корона, присоединённая к Польше, может, ему теперь улыбалась.
Я слышал командира итальянца, что тогда, когда у нас будет Польша и Венгрия, венграми легче сломит сопротивление дворянства и приобретёт больше власти, поляками же венгров также может держать на поводке.
Этот вероломный совет казался Ольбрахту таким разумным и отличным, что, обняв своего магистра, он превозносил его до небес.
Тогда Ольбрахт, предшествуемый славой победителя, пошёл на Венгрию, но скоро оказалось, что он потерпит там неудачу.
С маленьким, хоть отборным отрядом королевич выступил на Бардиов и Кошич, намеревался ехать в самое сердце королевства, в Пешт. Тщетно штурмовали Кошич. Не было ни машин, ни осадных орудий, поэтому напрасное усилие окончилось ничем, а войско, как доносили, из-за невзгод и плохого времени года очень страдало.
Солдаты же, когда дольше болеют телом, и храбрость обычно теряют. Победа её поднимает, напрасное усилие отталкивает.
Так закончился этот год, а старый король, хоть уже видел, что со своим Ольбрахтом не удержится, отзывать его не хотел и не мог. Присланный из лагеря Бобрек тоже сказал, что королевич упирался испытать счастье и во что бы то ни стало готовился к битве.