Только по человеческому обычаю, потому что иначе никогда не бывает, когда беспокойно ждут вестей, некоторые стали высасывать из пальца, что наших разгромили и рассеяли. Другие это уже подавали как факт и даже перечисляли погибших.
Однако эти слухи ползали низко, наверх их мы не допускали.
Потом, помню, как-то король послал меня к князю Мазовецкому, который приехал в тот день, чтобы я с ним поздоровался и привёл в замок. Не доезжая до постоялого двора, вижу, на лошади, весь грязным, продымлённый, летит Бобрек, что был с Ольбрахтом; его с трудом можно было узнать. Они с конём были такие оборванные и так выглядели, точно из рук палачей вырвались.
Увидев его, я испугался, встал у него на дороге и крикнул:
— Стой! Что везёшь?
А у того в горле дыхание спёрло, но глаза засверкали. Он поднял руку кверху.
— Славную, великую победу! — воскликнул он. — Ольбрахт бился как герой. Тысячи татарских трупов лежит на поле под Копестыном, у Шавраны.
И едва он договорил, помчался с этим в замок. Моё сердце так радовалось, что сразу, как только выполнил миссию, полетел за ним в замок, чтобы лучше расспросить.
Но от Бобрка, который никогда ничего толком рассказать не мог, начинал четыре раза, никогда не заканчивал, вырывал из середины и начала, что ему приходило в голову, не много можно было понять. Определённо было только то, что саранчи перебили много, что забрали много пленников и связали их тысячами, что королевич здоров был, весел и посылал родителям приветствие с поле боя, пока сам не вернулся.
На Вавеле сразу пропели благодарственное богослужение, радость была непомерная, да и на лице короля, которое никогда не прояснялось, можно было заметить радость. Легкомысленный до сих пор Ольбрахт, думающий только о мимолётном развлечении в компании приятелей, обнаружил рыцарскую отвагу и храброе сердце, а Каллимах уверял, что и в других делах он показывает себя таким же смелым; это всё он приписывал себе… хотя то, что было в нём хорошего, это, видимо, Длугош посеял и из этого зерна выросло.
Эта победа над татарами пришла к королю как раз вовремя, когда давний инцидент с венгерским Мацком Корвином его неожиданная смерть привела на иное поле.
Этот упрямый, злой, коварный и смелый господин хотел положить конец этим конфликтам тем, что думал жениться на нашей принцессе. Но возмущённая принцесса Елизавета этому воспротивилась, а ещё так отсчитала его перед людьми, от холопов и хуже, что, когда донесли об этом Корвину, он разозлился и ни о каком примирении знать не хотел.
Тем временем он умер без законных наследников и венгры остались без правителя, а королю Казимиру, который с той экспедиции королевича Казимира не спускал с них глаз, пришла мысль отправить туда Ольбрахта; он послал от себя на съезд, рекомендуя, чтобы выбрали его, и немедленно приказал готовить отряды, которые должны были идти с ним в Венгрию.
Но у короля под конец жизни так же, как это бывает во время приёма лекарств, когда самая горечь оседает на дне, всё обращалось в желчь.
Кто мог ожидать, что на дороге Ольбрахта, следующего в Венгрию, встанет родной брат Владислав и перекроет ее?
А я должен тут добавить, что, как все родные братья и сёстры любили друг друга, так Ольбрахт с Владиславом особенно.
Ольбрахта ещё легко можно было убедить, что где речь идёт о короне, там о братской любви нужно забыть, но у Владислава было такое по-женски мягкое сердце, что понять было трудно, как чехи могли его склонить к выступлению против родного брата.
Наш и без того раздражённый старый король разгневался на своего старшего сына; когда ему донесли об этом, он не хотел верить, не мог понять подобного вероломства со стороны Владислава.
Нам, которые знали его в более молодом возрасте, напротив, это было легко понять и даже оправдать. Владислав всегда поддавался тем, кто наиболее близко к нему стояли и говорили то, чего требовали, никогда ничему противостоять не мог и не умел.
Он предвидел гнев отца, который и так уже почти от него отказался по причине непослушания, а что же теперь будет, когда он с войском встанет против поляков и брата!