Тихие эти слова сразу разрушили вражду. Христя поняла, что между нею и мужем воцарился мир. Но надолго ли? Впрочем, бывает ли в семье вечный мир?
Он снова погладил ее ноги, пожалел, что не может ей подарить панталошки с черными кружевами, добытые мародерским путем и отобранные при обыске в Кронштадте.
Жалобно заплакал ребенок. Христя вздрогнула, приподнялась, хотела встать.
— Лежи. — Илько придержал ее, встал, приоткрыл тяжелое рядно, плотно занавесившее окно, взял почти невесомое тельце ребенка на руки и, покачивая его, стал вглядываться в месячном полусвете в крохотные черты личика, словно еще надеялся отыскать в них что-то близкое, свое.
Назар Гаврилович тоже не спал подле обиженной жены, думал о Хри́сте и всем существом своим чувствовал, что близкие ему люди, которым он отдал все силы свои и богатство: жена, любовница, сын — самые лютые враги его, причинившие ему много зла. Они только и ждут, когда судьба сшибет его с копыт.
«Неужели так в каждой семье? Так на черта сдались тогда эти семьи?» — со злобой думал кулак.
X
Два дня сряду, в пятницу и субботу, все коммунары вместе с детьми и женщинами работали на полях Федорца, помогали кулаку убирать урожай. Не пошел только Плющ и жену свою не пустил.
Скошенную и связанную в снопы пшеницу свозили на просторное хуторское подворье, обсаженное молодыми тополями. Здесь Назар Гаврилович расчистил ток и приготовил белые каменные катки для молотьбы.
Затем коммунары, как и договорились, взяли у Федорца три косарки и пару коней. Бондаренко, поговорив с каждым, условился, что они чуть свет выедут в степь. Велико же было его удивление, когда поутру, прискакав верхом в поле, он увидел там только Плюща да Отченашенко, вручную косивших ячмень; невдалеке от них двойка распряженных быков вяло пережевывала жвачку.
— А народ где? — спросил Бондаренко, оглядываясь.
— А это тебе видней. Ты голова коммуны, а пытаешь нас, — бормотнул неразговорчивый Плющ, не прерывая косьбы.
— Проспали, чертовы дети! Ну и всыплю же я им по первое число. — Бондаренко взял из рук уставшего Отченашенко косу и с полчаса помахал ею, нет-нет да и поглядывая на дорогу, не покажутся ли его люди.
Вспомнилось, как он впервые в жизни, задыхаясь от усталости и стараясь не отстать от взрослых, шел рядом со своим отцом, косил панский луг. Давным-давно это было, и он сам не мог бы теперь сказать когда.
В то время он работал на панском лугу, а теперь косит на своей земле. Как же ему не стараться? И, умело налегая на пятку косы, весь взмокревший от пота, Бондаренко как по нитке обрезал ряд. Даже Отченашенко залюбовался его ловкостью.
Солнце взбиралось все выше и выше, а на пыльной дороге, густо поросшей малиновыми будяками, никто не показывался. Было часов восемь, когда ветерок доплеснул заглушенный расстоянием перезвон церковных колоколов. Плющ, вытирая широченной ладонью высокий лоб, мрачно спросил:
— Какой сегодня день, председатель?
— Воскресенье, — ответил Бондаренко, и только теперь до него дошло: его коммуна отправилась в церковь. И как он не догадался сразу, не успел отвести позор! Ведь вчера ночью он встретил в поле отца Пафнутия, возвращавшегося в село с хутора Федорца. Беспременно долгогривый снова принялся за свое — отравлять опиумом религии несознательный народ.
— То-то ж и оно, что воскресенье, — буркнул себе под нос Плющ и пошел вперед, играя поблескивающей косой.
— Ну, я им покажу, как богу молиться! — крикнул Бондаренко и, схватив кожаный бич, приготовленный для быков, вскочил на спину неоседланного федорцовского коня, погнал его наметом в Куприево.
ebooksa