Все лгут

– Ладно. Спасибо, что позвонил.

– Не за что. Я дам знать, когда у нас будет больше информации.

Мы заканчиваем разговор, я беру сумку и выхожу.

Дома ко мне потихоньку подкрадывается отчаяние – сначала под видом неуемной энергии, а затем – как все возрастающее ощущение дискомфорта, которое я не могу контролировать. Оно разливается в груди и пульсирует в висках.

Мои мысли заняты Марией и Самиром – семьей, которая растаяла в воздухе. Я думаю о Винсенте, мальчике, переставшем говорить и выросшем во взрослого мужчину, который так и не заговорил. Думаю обо всех жертвах убийств, с которыми столкнулся за годы своей карьеры. Об их близких, чьи жизни никогда уже не станут прежними.

Некоторое время я размышляю, не позвонить ли Черстин и не пригласить ли ее зайти, но решаю, что в данный момент ни на какие любовные эскапады я не способен. Вместо этого я достаю фотоальбом – он у меня всего один. Страницы пожелтели. Уголки фотографий вставлены в маленькие треугольные кармашки из пластика. С фотографии на меня смотрит Ли. У нее в руке малярная кисть, тяжелые темные волосы убраны в хвост. Рабочие штаны заляпаны краской, раскосые глаза напоминают кошачьи.

Это фото сделано здесь, в гостиной, всего через неделю после того, как мы сюда въехали. Комната была выкрашена в такой безобразный оттенок зеленого, что первое, чем мы решили заняться, была покраска стен. Красила в основном Ли, если уж говорить начистоту. У меня было так много работы с этим расследованием, что ей пришлось – или, возможно, она сама решила – справиться с львиной долей дел по дому самостоятельно.

Я листаю дальше.

Ли на кожаном диване, на ней джинсы для беременных и полосатый топ, который обтягивает выпуклый живот. Она удивленно смотрит в камеру, вспышка которой настигла ее с чашкой чая в руке. Рот Ли приоткрыт, словно она вот-вот что-то скажет.

– Что, – бормочу я вполголоса. – Что ты хотела сказать, Ли?

Она не отвечает, только молча смотрит на меня, застыв во времени.

Еще фотографии.

Мы с Ли на маленькой яхте, которую взяли в аренду однажды летом, за год до того, как она забеременела. Мы тогда сели на мель на шхерах, неподалеку от Бьеркшера.

Еще фото: бабушка Ли. Она пьет кофе, узловатая рука держит блюдо с цветочным узором, а в промежутках между зубами виднеются кусочки сахара. Пятнистый кот, которого позже тем же летом задавила машина, сидит у нее на коленях.

Я ощущаю, как возрастает давление в груди, словно кто-то ногами давит мне на ребра. Сердце начинает биться чаще.

Я переворачиваю страницы.

Заснеженный Стокгольм. Ли на коньках, на льду. Она смеется, вскинув руки над головой, как балерина. Куртка полурасстегнута, шапка набекрень.

Я швыряю альбом на пол и на ощупь отыскиваю мобильник. Со лба и из подмышек струится пот.

Дрожащей рукой я набираю номер и прижимаю трубку к уху.

– Привет, Черстин, – здороваюсь я. – Чем моя красавица собирается заняться сегодня вечером?