Все лгут

22
18
20
22
24
26
28
30

Но когда исчезла Ли – краеугольный камень моего мироздания – все полетело к чертям.

Возможно, говоря, что все полетело к чертям, я преувеличиваю. В том смысле, что я смог жить дальше. Я работал, я любил – во всяком случае, в физическом понимании этого слова. Но я не мог и не желал больше связывать свое существование с женщиной, потому что бессмертных женщин не бывает. Если уж сильная и здоровая Ли смогла вот так, без предупреждения, взять и умереть, то же самое могло произойти с любой.

Не просто могло, кстати. Так оно обязательно и случилось бы.

Так что я перебирал женщин – одну за другой. Познавал тела – одно за другим. Сделал страсть своей религией, а акт любви – причастием.

Разумеется, обо мне сплетничали.

На работе у меня появлялись прозвища, но я притворялся, будто был не в курсе дела. Стоя в очереди в буфет, коллеги беззастенчиво пялились на меня. Пару раз начальство вкатило мне строгий выговор – флирт с коллегами и фигурантами дел был неприемлем. Мне стоило чаще включать голову. Стоило подумать о своей репутации, своей ответственности, своем будущем. Об их будущем. Но я вел себя бездумно, безответственно, неуправляемо. Разве не мог я взять себя в руки и держать хозяйство в штанах? Сколь великую сложность для взрослого мужчины могла представлять необходимость держать гульфик застегнутым?

Я воспринимал все бури и грозы спокойно – они имели свойство утихать. А потом появилась Будил. Она на меня не жаловалась – мы просто трахались.

Мое отношение к женщинам всегда было хорошим – с какой бы стати ему быть иным? Я выказывал к ним уважение и интерес, я же не какой-нибудь там говнюк, не подумайте.

Но больше никогда я не ночевал с женщиной под одной крышей.

Это место в моем сердце занимала Ли.

* * *

На следующее утро вновь идет снегодождь – с неба валятся тяжелые комья снежной слякоти, густой кашей покрывая машины и дороги.

Подбираясь к своему старенькому «Фольксвагену», я сквозь зубы ругаюсь, достаю скребок и принимаюсь очищать ветровое стекло. Под снежной жижей прячется слой прочного льда, и я с трудом отдираю эту мерзлую скорлупу.

Покончив с этим, я кидаю скребок на заднее сиденье. По тротуару приближается какая-то фигура. Это Черстин с четвертого этажа.

Мой первый порыв – прыгнуть в машину, газануть с места и умчаться подальше, но она меня уже заметила, поэтому я просто стою, глядя, как она приближается ко мне, ведя на поводке Билли. От дождя Черстин укрывается голубым зонтиком.

Мимо на скорости проезжает фургон, окатив мои ноги холодной жижей. Вода стекает по икрам прямо в ботинки.

Остановившись на тротуаре, Черстин взирает на меня. Под зонтом ее лицо приобретает нездоровый фиолетовый оттенок. Билли тоже на меня глядит, и даже на его морде написано обличительное выражение. Он выглядит совсем тощим – шерсть вся промокла. Она завивается колечками у него на брюхе, за ушами и на вымокших лапах.

– Гуннар, как ты мог?

Я ничего не отвечаю. Впервые за долгие годы я теряю дар речи – я и в самом деле не знаю, что тут можно сказать. Я не хотел причинить ей боль. Боже мой, да она же мне вполне симпатична.

– Черстин, – начинаю я. – Ты…

Она поднимает ладонь.