На следующий день, когда я снова отказался, гасить свет, то услышал вой из-за дивана.
Мама сидела там на четвереньках и выла, поднимая голову, как будто бы лампа на потолке превратилась в луну. Я свалился на колени и ответил ей тем же самым. Потом мы возились на полу. Я скалил зубы, словно показывая клыки.
Так было каждый вечер. Мама выла в кухне, ванной или прихожей, вдобавок комично вращая глазами, и царапала ногтями паркет.
Довольно скоро наша забава распространилась на весь микрорайон. Вечерами мы выходили под дом и разбегались в разные стороны. Я бежал к костёлу, к лабиринту низеньких приходских домиков, где встречались анонимные алкоголики, на задворки гастронома и на мусорник, который неожиданно сделался знакомым и безопасным. Там я приседал на корточки и начинал выть.
Меня видели одноклассники и нашли еще одну, помимо имени, причину для издевок. Только все это я в заднице видел, потому что был вурдалаком.
Как-то раз, весной, в полнолуние, я бежал сломя голову в сторону низких панельных домов на улице Видной, потому что именно оттуда доносился мамин вой. Мы встречались под начальной школой и радостно скалили клыки, терлись носами. На нас наткнулся какой-то мрачный мужик в нейлоновой рубашке и спросил, а не ебанулись ли мы, потому что позорим весь микрорайон, и наше место в Коцборове[66].
Мама оскалила зубы и рыкнула, как будто бы хотела его укусить.
Тот был в этом совершенно уверен, потому что она со злостью поперла прямо на мужика.
Убегал он так, что сердце радовалось. Дома мама вытащила из холодильника кусок мяса с кровью и спросила в шутку, может мы его сырым слопаем.
Битлы выступили зимой в Вашингтоне.
Билет стоил четыре бакса, я сам его видел, так что знаю.
Похоже, что именно тем днем в матери что-то неотвратимо лопнуло, и она потеряла надежду. Хотя, это могло случиться и той замечательной ночью, когда папочка спрыгнул с крыши мотеля головой вниз.
Я размышляю над тем, что бы я сделал сам себе, если бы серьезно обидел Клару. В ней этот страх сидит совершенно напрасно. Иногда лишь, в особенности, когда готовлю мясо, когда стряхиваю капли масла на сковороду, когда выхожу из "Фернандо" с затуманенной усталостью, монотонностью и ярким светом головой, опасаюсь, что и вправду мог бы сделать что-нибудь нехорошее, понятное дело – случайно, и если бы верил в Бога, то свалился бы на колени и просил бы его, что бы он вынул из меня, из нас все гадкие вещи.
Он бы выскреб рак хирургической ложкой, словно больной плод, думаю, что это ясно.
Мне хочется выцарапать отца из себя. Те кусочки, которые мы совместно делим, упырей генома, я срывал бы, словно струпья, высасывал бы тот яд из свежих ран и плевался бы ним; я могу содрать с себя всю шкуру, выдеру ошметья отцовского сердца и циррозной печени, его следы на душе и двенадцатиперстной кишке, и я нассу на них, осчастливив тем самым жену.
Просто я ужасно боюсь того, что эта часть истории матери – правдива.
А не изнасиловал ли ее мой отец? Рак ее защищает, подсовывая всяческую хрень о пришельцах, маскируя ужасную правду. Кто-то ее раздавил, обидел, вывез на другую сторону Атлантики.
Из того, что она рассказывает, ей ужасно хотелось пойти на Битлов, отец сказал, что все билеты мигом разобрали, и ничего уже сделать нельзя, после чего вытащил пару из кармана пиджака. Радующееся, превратившееся в ребенка чудовище.
ebooksa