Иди со мной

Просыпался он в три-четыре часа утра и лежал неподвижно, чтобы мама спокойно спала. То есть, это он так утверждал, потому что тяжело дышал, хватался за живот и бормотал сам себе, что не следовало покидать СССР.

Мама пыталась прижать его. Что это с ним творится? Что это за таинственное поручение? Он же совсем другим человеком сделался.

Поначалу он пытался от нее отмахнуться. Вспоминал о том, что живут они хорошо, что он даже добыл деньги на кабинет. И неважно откуда, мама не обязана всего знать, а он, как и всякий настоящий мужик, сам борется со своими проблемами.

Каким-то образом, я его понимаю. А вот мама не понимала.

И тогда-то она стала угрожать, что уйдет, а точнее даже – выбросит его из дома, если отец не изменится. И тогда он рассказал ей про сны.

Мама вспоминает, что отец все время держался, но той ночью дрожал как ребенок, потел и сильно хватался за ее руки.

Он сказал, что его мучают кошмары, которых сам он не может понять. Начались они в Гдыне после того, как умер американец. А в Штатах усилились.

В этих кошмарах он брел через не кончающееся красное плоскогорье, где было полно гладких камней. Чужие солнца освещали планеты с множеством колец и рои метеоров. Еще он видел чужие города под стеклом, с огромными домами никогда не виданных им форм, которых он даже и назвать не мог; черные обелиски, выныривающие из моря, и достигающие звезд пирамиды. Он чувствовал холод и чуждость, от которой можно было умереть. Херня, короче.

Бывало такое, говорил он маме, что лежал в чем-то, что походило на стеклянный гроб, во всяком случае, он не мог пошевелиться и мчался, совершенно безоружный, среди туманностей. Он бил и пинал ту крышку, пытался ее прострелить, мог бы и себе в башку пульнуть, лишь бы проснуться.

В его снах звучали рычание машин и скрежет стали, а пахло фосфором.

Но самыми паршивыми, бредил он, были те сны, которых вообще невозможно было отличить от яви, например, будто бы он просыпался дома, в собственной кровати, и чувствовал, что обязан выйти наружу. Он останавливался на опушке и вдруг поднимался высоко-высоко в столбе белого света, так что видел отдаленные крыши и огни Вашингтона. После этого он приходил в себя в комнате без какой-либо мебели.

Там, в полумраке, вокруг него шастали фигуры, точь в точь похожие на американца на пляже в Редлоу. Они прикасались к нему, говорили разные вещи.

Сваливался он прямиком в свою кровать, просыпался и дергал свой живот.

И вот тут мы подходим к вопросу о натуре лжи.

Лгал ли старик матери об этих снах, поскольку желал пробудить жалость и сочувствие, чтобы потом спокойно накачиваться спиртным? Или, возможно, это врет мать, потому что, в противном случае, она выглядела бы полной идиоткой, вот и подклеивает к воспоминаниям эту космическую байду, поскольку таким вот образом она сохранит память о папе, как о добром человеке?

Продолжим… Еще имеется опция, что отца трахнула исключительно живописная "делириум тременс", вот он и пал жертвой собственной иллюзии, потому что в нем лгала водка.

И, наконец, я допускаю возможность миражей опухоли, разросшейся в маме: это она придумала отца с его иллюзиями, а снимки из письменного стола показывают кого-то другого.

Короче, приблизительно такие вот карты лежат на столе.

А под конец всей этой сказочной истории старик признался, что самое паршивое – это зов, который он слышит во снах как чистую, нечеловеческую волю, что-то болтающую в голове: иди со мной.