— Что же ты предлагаешь? — хмуро перебил его Шлыков.
Цыганков пожал плечами, и Шлыков усмехнулся той понимающей усмешкой, которая поразила Юльку на митинге.
— Ты, Цыганков… — Шлыков помедлил, — трусишь. Носишь в кармане партийный билет и трусишь. Ты прекрасно понимаешь, что происходит сейчас в стране вообще и в нашем депо. Но ты, Цыганков, не за производство болеешь, ты за себя болеешь, за свое спокойствие. Вспомни тот день, когда тебя назначили мастером цеха. Единственной гарантией, что ты не завалишь работу, были тогда глаза твои и твой энтузиазм. Но тебе поверили.
Быстров нахмурился, но промолчал, предоставив Цыганкову одному отвечать парторгу.
— Вы можете думать обо мне что хотите, Константин Михайлович, — нервничая, возразил Цыганков. — Но ведь работать-то они собрались по общему наряду? Через месяц все это дело развалится. Вы первый же с меня три шкуры сдерете! «Трусишь…» — с обидой выдохнул он.
— Правильно, — сказал Шлыков. — Так я и сказал: «трусишь». И спуску тебе не дадим. Производство есть производство. А то, что они предлагают, — это не во имя производства? Да, им трудно будет сначала, и всем нам будет трудно. И если бы речь шла об одном-двух процентах к плану, я бы тоже поосторожничал. А речь идет о гораздо большем — о человеке… новом человеке, какого ни ты, ни я еще не знали.
Он замолчал.
— Хорошо, — сказал Быстров. — Попробуем.
Пока бригада работала в одну смену, в механическом цехе все время толклись люди. По одному, по два, а то и целыми группами приходили сюда из кузницы, подъемки, арматурного, промывочного, электроцеха, подходили к станкам и подолгу простаивали за спинами ребят. Казалось, даже в самом процессе обработки деталей они искали чего-то нового, необыкновенного и, не найдя, вполголоса обменивались между собой замечаниями, посмеивались, пошучивали, покуривали, перечитывали обязательство, вывешенное Жоркой Бармашовым на самом видном месте у дверей.
По дороге в депо, в столовой, когда шли со смены, все пятеро чувствовали на себе взгляды. Андрей переносил это спокойно, как будто ничего не произошло, Куракин на чью-нибудь шутку отвечал острым словом. Жорка принимал все с важным видом. Лиза прятала глаза, а Юлька волновалась, и время от времени у нее замирало сердце.
Цыганков иногда, не выдержав, выходил из своей конторки и, постояв, покачиваясь на носках, нарочито громко обращался к посторонним, толпившимся в цехе:
— Нечего, нечего! Проваливайте… Люди работают, понимаешь, а они… Заведите у себя такое же и глазейте сколько влезет.
Постепенно в депо начали привыкать к тому, что существует бригада Малахова. Появилась и новая графа на доске показателей дневной выработки:
«Бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
В расчетах Малахова и Куракина самым важным была спаренная работа на поршневом станке. И именно с этого начались неприятности.
Малахов рассчитывал, что все детали, поступающие для обработки на тяжелых станках, будут передаваться бригаде. Но Цыганков делил их по-прежнему: сначала — Чекмареву, потом — бригаде.
— Мастер, нам этого мало, — заявил как-то Андрей.
— А что же, по-твоему, Чекмарева — токаря наивысшей квалификации — я должен держать на болтах и шпильках? Он тоже советский рабочий, а не кустарь-одиночка.
Андрей не стал спорить. Но ему и Жорке Бармашову пришлось по-старому работать на своих станках в одну смену.
Каждое утро Наташа выписывала мелом на доске показатели прошедшего дня:
ebooksa