На столе горела керосиновая лампа. Онисим чавкал и стучал ложкой о тарелку. «Нет, — думал я, — пора кончать баловаться. Надо ехать домой… Пупок развяжется, пока мы до тех дубовых дров доберемся. Хорошо, если там что-нибудь есть, под теми дровами. А если нет? Если Онисим самый обыкновенный псих, только тихо помешанный?»
— Чего вздыхаешь? — это Онисим.
— Чавкаешь ты прямо как собака.
— Собака очень хороший зверь. Верный и преданный.
— Собака — она есть собака, — вступил в разговор дед Антон. — А человек — он всегда человек.
— Это верно, — согласился Онисим. — Мы человеки.
Большой, широкий, он приехал на заляпанном грязью «студебеккере». Очки в золоченой оправе. Под цвет оправы и шапка волос на непокрытой голове. Из кабины вышел вразвалку, как медведь. Закричал басом:
— Эге-е! Хозя-ева!
Заведующий складом выбежал из конторки, считай, на полусогнутых. Задохнулся в приветствии:
— Рад вас видеть, Никанор Никанорович.
И тогда я понял, что Никанор Никанорович и есть тот человек, которого я ждал целый месяц. И вместе со мной ожидали его штабеля дубовых дров.
— Ну и труха тут у вас, — Никанор Никанорович барственно протянул ладонь заведующему.
Тот принял ее бережно. Пожимал двумя руками, говорил:
— Всякие есть, всякие…
— Дрова сырые, под открытым небом. Осина… — брезгливо говорил Никанор Никанорович, оттопыривая розовые, как у ребенка, губы.
— Не волнуйтесь, Никанор Никанорович. Конечно, поставить крышу не по силам. Бюджет не позволяет. Но дровишки хорошие найдутся… Антон, — заведующий подбородком указал на южную часть склада, туда, где стояли штабеля, — машину.
Я вскочил на подножку машины, сказал шоферу:
— Подавай потихоньку.
Шофер отжал тормоз. Машина покатилась медленно, только щепки трещали под колесами, да на мокрой земле оставались четкие и широкие следы.
Никанор Никанорович шел осанисто: не шел, а подминал под себя пространство. Помнится, Витек Баженов говорил: «Если человек на коне, это и за квартал по походке видно». Никанор Никанорович, конечно же, был на коне — тут и слепой не ошибся бы.