– Наверное, ты прав, Влад, я действительно схожу с ума… У меня тут слишком много времени. Целое море времени…
Он не договорил – со стороны дюн донёсся глухой, тоскливый рёв. Потом, через секунду или две, рёв повторился, уже тише. Была в нём недоумевающая тоска когда-то сильного, а теперь немощного существа.
– Это ленточники? – Рощин обернулся к Левкову. – Просыпаются?
– Это один. Умирает.
– Умирает? Ленточник?.. – Рощин зачем-то посмотрел в иллюминатор, как будто надеясь увидеть там умирающего зверя. – Никогда не слышал, чтобы ленточники умирали…
– А они и не умирали до этого. Во всяком случае, в окрестностях поста…
– Щербатая?..
– Скорее всего. Излучение всё более жёсткое… – Левков на мгновение замолчал. – А может, и другое. Тут, знаешь…
Ему хотелось рассказать о дереве и обо всём, что происходило здесь, на Полста_Третьей. Ему хотелось рассказать о том, как три дня назад он был разбужен под утро, когда ветер утих, рёвом ленточника и, выскочив из поста, увидел на вершине дюны ходившего вокруг уже засохшего к тому времени дерева зверя. Тело его во многих местах было поранено и залито тёмной кровью, а он всё ходил и пытался время от времени прижаться, слиться с деревом, но оно словно отталкивало его, и тогда он в отчаянии бросался на дерево всей массой и отлетал, получив ещё одну рану. Затем поднимался и начинал своё кружение вновь, обречённо и почти по-детски обиженно ревя и мотая, словно в недоумении, своей громадной головой, он как будто не мог понять, отчего то, что всегда легко и ласково принимало его, вдруг стало холодным и жестоким… А потом он снова бился о дерево, но оно – мёртвое – не принимало его. Так продолжалось до тех пор, пока ленточник был в состоянии двигаться, а затем он упал и скатился по крутому склону дюны и лежал внизу до самого вечера, изредка поднимая тупую морду и, будто всё ещё не веря, глядя вверх на дерево. От редких ударов его мощного хвоста дюна, словно в испуге, каждый раз чуть сдвигалась, и Левков боялся, что она накроет пост, но всё обошлось. А ночью зверь уполз… И вот теперь умирал, мучительно и долго…
Левкову хотелось рассказать обо всём этом, но он не стал – не к чему было, да и время Рощина уходило, его нельзя было задерживать. А сам Рощин, похоже, и не ждал продолжения, он в задумчивости смотрел в иллюминатор. Левков тоже посмотрел.
За стеной поднимался ветер, и было видно, как чуть сдвинулись и потекли одна за другой будто спавшие до этого дюны. Было в этом согласном, неспешном движении что-то, от чего забывалась и Щербатая, и множество других, больших и маленьких, тягостных и счастливых, фактов и обстоятельств. Было в нём – в нём одном – нечто равновеликое всему окружающему, каким бы это окружающее ни было. Оно – это движение – было непостижимым всеобщим эквивалентом, примиряющим всё и вся вокруг, разумным – Левкову казалось даже, мудрым – эквивалентом…
– Слушай, – неожиданно для самого себя сказал он Рощину, – давай я покажу тебе пляску дерева…
– Пляску чего? – Рощин, всё ещё глядевший на завораживающее движение за окном, не сразу понял.
– Сейчас, подожди… Это пять минут…
Левков торопливо достал из шкафа и сунул в прорезь ретривера кассету. Затем повернул экран к Рощину:
– Смотри… – и сам стал так, чтобы видеть.
На вершине дюны, снизу вверх, чёрным на фоне белесого неба вырисовывался уродливо изогнутый ствол голого, без листьев, дерева…
– Это то, что над постом? – спросил Рощин.
–Да. Смотри… – вопрос показался совершенно ненужным сейчас, и Левков не смог скрыть досады.
Дерево на экране, несколько секунд стоявшее неподвижно, вдруг двинулось. Оно изогнулось, будто переломившись, в другую сторону. Затем ещё и ещё раз. И начался странный, нескончаемый танец – без ритма и порядка, без пластики и красоты, но поглощавший целиком своим неистовым хаосом. Дерево то замирало, то вдруг, словно от внезапной нестерпимой боли, начинало метаться из стороны в сторону, вытягиваясь струной и переламываясь, вновь вытягиваясь и вновь замирая в мучительном изгибе. Оно билось, словно хотело вырвать свои корни из тела дюны и кинуться прочь, как будто немилосердно жёг песок, державший его… Иногда боль как будто утихала, и дерево останавливалось, полное блаженной тишины, и в эти редкие мгновения его, в сущности, столь же уродливые, очертания излучали странное обаяние покоя. А потом оно вновь билось…
ebooksa