История сионизма

«Чудовищная клевета — представлять немецких евреев, чья любовь к своему отечеству вошла в легенду, как трусов, готовых в панике бежать из Германии, организовав массовый исход при первых признаках несчастья… В конце концов, евреи — не единственные жертвы гонений в Германии наших дней. Почему бы не устроить всеобщий исход немецких коммунистов, пацифистов, либералов и католиков?… Евреи, принимающие еврейский план исхода из Германии, в то же время добровольно принимают нацистскую точку зрения на евреев. Это — полная капитуляция перед расовой теорией гитлеризма… Это означает играть в нацистские игры, да еще так, как не смел, наверное, ожидать от евреев и сам Гитлер»[633].

Цукерман верил, что ответственность за унизительный план эмиграции лежит на сионистской буржуазии:

«Фанатичные теоретики сионизма еще активнее, чем нацисты, заняты построением планов и проектов… Сионистские финансисты уже внесли огромные вклады в свою организацию и уверенно двинулись по пути к успеху. Но правда в том, что теперь, когда план исхода стал популярным решением еврейского вопроса, евреи «обязаны» этим не столько фашистам, сколько толпе сионистских фанатиков и кое-кому из крупных сионистских финансистов. Из всех парадоксов нашего времени этот, наверное, войдет в историю как самый курьезный»[634].

Однако автор не сомневался в том, что замысел массовой эмиграции в конце концов потерпит неудачу:

«Вопреки свирепым нацистским гонениям, основная масса немецких евреев останется в Германии и будет жить там еще долго после того, как уйдет Гитлер, и даже после того, когда имя его станет лишь одной из легенд германской истории. Они несут крест своих страданий с достоинством и мужеством, как подобает древнему народу, изведавшему мученичество и знающему, что тирания, несмотря на все ее преходящее могущество, не может повернуть вспять колесо истории… Они знают, что даже если Гитлер сейчас всемогущ и даже если его режим установится на грядущие годы, то это еще не причина добровольно принять его евангелие — евангелие гетто и изгнания».

С точки зрения Цуккермана, картина вовсе не так мрачна, ибо существует одна страна, где «еврейский вопрос» решен, и эта страна указывает путь к спасению евреям всего мира. Что поражало Цукермана в России больше всего, так это экономическое преображение русских евреев и сопутствовавшая ему трансформация еврейского менталитета:

«Ушло в прошлое почти патологическое желание каждого еврейского родителя вырастить своих чад докторами или юристами. И хотя университеты и высшие школы открыты для евреев, как ни в одной другой стране, толпы еврейской молодежи не ринулись в двери этих учебных заведений… Евреи — самые лучшие рабочие во всей России, и их ценят на всех больших заводах».

Советский Союз практически освободился от клейма ненависти к евреям, и само значение слова «антисемитизм» стало забываться. Советский Союз разрешил «еврейский вопрос» «экономически, политически и даже психологически. Каковы бы ни были другие заслуги или неудачи советского режима, невозможно отрицать, что он нашел идеальное решение еврейского вопроса»[635]. Этот красноречивый пассаж Цукерман завершал восклицанием о том, что золотой век либерализма близится к концу и что для евреев открыта лишь одна дорога, независимо от того, одобряют ли они все, что происходит в Советском Союзе: им ничего не остается, как следовать к решению «еврейского вопроса» по пути, указанному Москвой. Это — нравственная необходимость. Великий бунт евреев не только против капитализма, но и против самих себя несет нравственное очищение: «Какие бы социальные или политические опасности ни означал он для евреев, с моральной точки зрения он искупит все. Социалистическое революционное движение — это духовное спасение для евреев всего мира»[636].

Эти обширные цитаты здесь необходимы, чтобы полностью передать дух позиции Цукермана; и, опять же, следует отметить, что подобные взгляды вовсе не являлись монополией этого стороннего наблюдателя. Их разделили либералы, впавшие в отчаяние, и даже некоторые лидеры еврейских общин и раввины. Ведь именно в тот период всеобщая вера в Советский Союз достигла своего зенита: Сталин искоренил безработицу и безграмотность, ликвидировал криминал, подростковую преступность и алкоголизм. Он создал новый тип человека, и в ходе этого процесса антисемитизм стремительно исчезал. Призыв к немецким евреям не соблазняться сионистской «песней сирен» и сохранять верность родной стране также исходил не только от коммунистов. Его поддерживали, например, бундовцы, отчасти вдохновившие Цукермана на создание «Бунтующего еврея».

Коммунистическая критика сионизма пережила период расцвета в 1930-е гг., но позднее ее авторитет заметно ослаб — и не только из-за того, что Биробиджан не превратился во «вторую Палестину». Прежде всего бросалось в глаза растущее несоответствие между большевистской теорией и практикой, которое в конце концов и скомпрометировало коммунистические идеалы. Ленин, несомненно, был искренен в своем убеждении, что человечество неуклонно движется к интернационализму. В те времена еще можно было заявлять, что, как ни обидно евреям расставаться со своей национальной самобытностью, все же цена эта не слишком высока, если взамен они получают полное равенство с другими гражданами перед законом и если все нации в конце концов так или иначе подвергнутся культурной ассимиляции. Но события в Советском Союзе приняли совершенно иной оборот, чем тот, на который рассчитывал Ленин. В 1930-е гг. вернулся воинствующий патриотизм, национальных героев русской истории вновь водворили на почетное место, а национализм стал заметно набирать силу и превратился в важный фактор советской внутренней политики. Таким образом, евреи снова оказались в уязвимом положении: по-прежнему ожидалось, что они откажутся от своей национальной самобытности и ассимилируются, однако теперь было непонятно, в кого им следует превратиться — в русских, украинцев, туркменов или просто в абстрактных советских граждан. Если верно последнее, то евреи Советского Союза стали бы первыми и единственными советскими гражданами в том смысле, в каком немецкие евреи были почти единственными либералами и республиканцами Веймарского периода. Это положение было незавидным и в перспективе очень шатким. Если бы евреев просто оставили в покое, то, возможно, через несколько поколений действительно произошла бы ассимиляция — в результате смешанных браков и отсутствия традиционного еврейского образования. Но именно евреи стали одной из главных мишеней сталинских репрессий в последние годы его режима, а затем — и при его преемниках; в Польше и Чехословакии их судьба также была незавидной. Их осуждали одновременно как космополитов и националистов. Подобные нападки не только не решали «еврейский вопрос», но и значительно усугубляли его.

Отношение Советского Союза к сионизму оставалось последовательно враждебным. Первоначально сионизм порицался как орудие британского империализма. Позднее союз Москвы с арабами привел к установлению твердого курса антиизраильской политики. Но есть все основания полагать, что Советский Союз относился бы к Израилю негативно, даже если бы это не было связано с задачами внешней политики. Было немыслимо позволить миллионам советских евреев эмигрировать в Палестину: ведь это означало бы открытое признание провала советской национальной политики. Таким образом, «еврейский вопрос» в Советском Союзе не получил адекватного решения. Хотя целью советской политики по-прежнему оставалась ассимиляция, условий для успешного достижения этой цели не существовало. В результате коммунизм утратил свою привлекательность для евреев как в России, так и за ее пределами. Из тех евреев-коммунистов на Западе, которые в 1920—1930-е гг. с энтузиазмом поддерживали Советский Союз, лишь немногие не разочаровались и не покинули партию. Официальный лозунг борьбы против сионизма, прежде отстаивавшийся с таким жаром и рвением, теперь лишился серьезной идеологической основы.

По каким бы вопросам ни расходился с большевиками старой гвардии Лев Троцкий, эти расхождения не затрагивали его позицию в «еврейском вопросе». Троцкий тоже считал сионизм абсолютно реакционным движением. В принципе, он вообще мало интересовался этой темой и, хотя в различные периоды своей жизни высказывал замечания по множеству аспектов мировой политики, специфических еврейских проблем почти не касался. Одним из немногих исключений является его статья в «Искре» 1904 г., где Троцкий называет Герцля бесстыжим авантюристом и с презрением отзывается об «истерических рыданиях» сионизма. В последние годы жизни он несколько изменил свое отношение к «еврейскому вопросу». В интервью 1937 г. Троцкий заявил: опыт продемонстрировал, что его былые надежды на ассимиляцию оказались чересчур оптимистичными. Возможно, евреям все-таки нужна собственная территория, даже при социализме. Но, скорее всего, эта территория не должна находиться в Палестине; и в любом случае решение всей этой проблемы трудно найти в капиталистических условиях[637].

Некоторые ученики Троцкого проявили больший интерес к «еврейскому вопросу». Хотя сколь-либо заметного теоретического вклада в решение этой проблемы они не внесли (ибо их взгляды также основывались на аргументах Каутского), мнения их имеют определенное историческое значение, поскольку позднее они повлияли на формирование антисионистской позиции «новых левых»[638]. Главным троцкистским идеологом в отношении сионизма и «еврейского вопроса» был бельгиец Леон, в прошлом — член социал-сионистского молодежного движения. В отличие от большинства других марксистов, касавшихся этой проблемы, Леон был знаком с трудами теоретиков трудового сионизма. Придя к выводу, что сионизм, не исключая и крайне левого его крыла, неизлечимо реакционен по своему характеру, Леон приложил массу усилий к тому, чтобы дискредитировать его: другие национальные движения по всей Европе были тесно связаны с фазой подъема капитализма, тогда как еврейское национальное движение появилось на исторической сцене уже тогда, когда процесс формирования наций близился к завершению. Ни в коей мере не являясь следствием развития производительных сил, сионизм отразил фазу загнивания капитализма. Упадок капитализма послужил фундаментом для развития сионизма, но в то же время явился причиной, по которой осуществление сионистских целей невозможно[639]. Иудаизм был необходимым злом в докапиталистическом обществе, но капитализм разрушил социальные основы, на которых столетиями держались евреи.

Почти все аргументы, приводимые Леоном, можно отыскать в трудах более ранних марксистских авторов, не исключая даже тезис о том, что экономическое развитие в Европе вынуждает еврейскую буржуазию стремиться к созданию национального государства с целью развития собственных производительных сил. Приблизительно так же звучал прогноз Борохова; однако, в отличие от Борохова, Леон считал этот процесс регрессивным, ибо «еврейский вопрос» мог разрешиться только после победы мировой революции. Как только мировая революция восторжествует и капитализм будет повержен, национальная проблема сразу же потеряет свою остроту. Ведь национально-культурный и языковый антагонизм — это всего лишь проявления экономического антагонизма, который порождается капиталистической системой. Приход фашистов к власти, по-видимому, не слишком беспокоил Леона, ибо «обострение антисемитизма — предвестник его исчезновения». Фашизм, предрекал Леон, только ускорит процесс пролетаризации среднего класса[640]. Через год или два после того, как были написаны эти строки, Леон был арестован немцами и погиб, как миллионы других евреев, в нацистском концлагере.

Сионисты не обращали особого внимания на взгляды Леона и других троцкистских идеологов, ибо, даже если они и отличались в чем-то от позиции Каутского и большевиков, никаких оригинальных идей в них не содержалось. Даже в Западной Германии, где «новые левые» приложили много усилий к изучению и критике сионизма, дело не пошло дальше традиционных антисионистских аргументов вроде тех, которые приводил до I мировой войны «буржуазный» Антисионистский Комитет[641]. Лишенная своей идеологической подкладки (Каутский, Ленин, Хоркхаймер-Адорно), эта критика всегда сводилась к попыткам доказать, что арабский национализм прогрессивен, а еврейский национализм вреден и опасен. Более внимательно сионисты отнеслись к замечаниям Исаака Дойчера — возможно, потому, что он, в отличие от троцкистов и «новых левых», был широко известным литератором, завоевавшим большую аудиторию, а также потому, что, благодаря еврейскому происхождению, он знал о предмете своей критики больше, чем троцкисты. Дойчер тоже считал сионизм реакционным движением, но полагал, что большевики чересчур оптимистично относятся к возможностям разрешения «еврейского вопроса». На одном из этапов своей карьеры Дойчер вынес на суд публики результат своих многолетних духовных поисков, заявив в 1954 г., что отрекся от антисионизма, который был основан на его вере в правоту европейского лейбористского движения: «Если бы в 1920-е и 1930-е годы я, вместо того, чтобы порицать сионизм, стал побуждать европейских евреев ехать в Палестину, то, возможно, мне удалось бы спасти хотя бы несколько жизней тех людей, которые позднее погибли в газовых камерах Гитлера»[642]. Еврейское государство, писал он в эту минуту раскаяния, стало «исторической необходимостью и живой реальностью». Но Дойчер по-прежнему считал, что сионизм в своей основе — реакционная сила. Поэтому неудивительно, что после Шестидневной войны и незадолго до своей смерти Дойчер снова выступил с суровой критикой в адрес Израиля, заявив (как и сорок лет назад), что арабский национализм прогрессивен, а еврейский национализм реакционен, что Израиль является представителем неоимпериализма на Ближнем Востоке, проповедником шовинизма и т. д.[643]. Сионизм изначально стремился построить государство исключительно для евреев. И марксисты не должны давать волю чувствам: нельзя допустить, чтобы воспоминания об Аушвице подталкивали их к поддержке неправого дела.

Инстинктивная неприязнь Дойчера к еврейскому национальному движению коренилась гораздо глубже, чем может показаться, и на самом деле не была напрямую связана с арабо-израильским конфликтом. Все еврейские гении, вошедшие в историю за последние века, — писал Дойчер, все великие революционеры современной философской мысли, такие как Спиноза, Гейне, Маркс, Роза Люксембург, Троцкий и Фрейд, были еретиками. Все они находили еврейство слишком узким, архаичным и ограничивающим. Интересно сопоставить этот список «нееврейских евреев» с перечнями Каутского (Спиноза, Гейне, Лассаль, Маркс) и Отто Бауэра (Спиноза, Рикардо, Дизраэли, Маркс, Лассаль, Гейне). Все эти деятели стремились к идеалам, лежащим за пределам иудаизма. Все они были лишены корней и потому уязвимы. Все были космополитами и сторонниками интернационализма, а не национальных государств. И трагический парадокс еврейской истории состоит в том, что упадок европейской буржуазии вынудил евреев стремиться к национальному государству[644].

Состав этой «доски почета» можно оспорить, и кажется несколько опрометчивым сравнивать отношение Фрейда и Гейне к своим собратьям-евреям с отношением к ним Троцкого и Розы Люксембург. Последние двое потерпели неудачу именно потому, что были «евреями без корней» и не понимали, насколько глубоки национальные чувства в Германии и России; в результате их стремление к интернационализму оказалось почти бессмысленным. Троцкий писал в автобиографии, что с самого раннего детства не мог понять националистических страстей и предрассудков, что они вызывали у него отвращение. Роза Люксембург в 1917 г. жаловалась своей подруге Матильде Вурм: «Зачем ты говоришь о своих особых еврейских бедах? Мне так же жаль несчастных индейцев в Путумайо, негров в Африке… Я не могу найти в своем сердце отдельный уголок для гетто». В этих словах Роза Люксембург довольно прозрачно намекает на свое истинное отношение к евреям: она, как и некоторые другие евреи-революционеры, проявляла признаки уже знакомого нам феномена — еврейской ненависти к себе. Трудно представить себе, чтобы Ленин, при всем своем интернационализме, отзывался с таким же презрением об «особых русских бедах». Дойчер — по крайней мере, теоретически — осознавал эту дилемму: он упоминал об уязвимости еврея-космополита. Но никакого ясного ответа на вопросы, мучившие евреев-революционеров того времени, он дать не мог. Неприязнь Дойчера к сионизму основывалась, в конечном счете, на либеральной критике еврейского национального движения. Последователь галицийского рабби из Гера предстал в облике современного «протестующего раввина» — социалиста, непоколебимого в своей уверенности в том, что мир движется прочь от национального суверенитета в сторону интернационализма и что евреи должны услышать благую весть о мире завтрашнего дня и об универсальной эмансипации человечества, должны избавиться от ложного воодушевления патриархальным национализмом. Вера в особую духовную миссию евреев должна быть заменена чисто светским кредо. Однако призыв к интернационализму звучал у Дойчера далеко не так убедительно, как в трудах социалистов до 1914 г. Тогда гораздо легче было питать радужные надежды в этом отношении, чем после 1945 г. Должно быть, Дойчер чувствовал, что его критика национализма может заметно повлиять на некоторых евреев, однако никак не на русских, китайцев или представителей других национальностей. Легче было опровергать сионизм, чем предложить альтернативу ему, ибо у «нееврейского еврея» в роли первопроходца и апостола интернационализма в отчетливо националистическом мире было не так уж много шансов на успех.

Все, что говорилось о критике сионизма со стороны либералов и сторонников ассимиляции, можно повторить и применительно к социалистической и коммунистической критике. Марксисты объясняли антисемитизм, главным образом, экономическими причинами, однако они соглашались с либералами в том, что ассимиляция евреев весьма желательна, и осуждали сионизм за его попытки затормозить этот неизбежный процесс. Подобная позиция не была лишена последовательности и выглядела более убедительно, чем многие сионистские идеи. Но главная слабость марксистов состояла в том, что им приходилось надеяться на отдаленное будущее, не имея возможности разрешить «еврейский вопрос» в настоящем. Марксистский призыв к еврейским труженикам и интеллектуалам участвовать в классовой борьбе в тех странах, где они живут, не мог быть применен практически в Германии 1933 г., поскольку воплощение этого призыва было сопряжено с почти непреодолимыми препятствиями. Сионисты разделяли огорчение марксистов и либералов тем, что эмансипация евреев встретилась с таким количеством непредвиденных сложностей. Деятели сионистской организации могли бы согласиться и с тем, что слишком позднее появление еврейского национального движения на исторической сцене — это плохо; если бы еврейское государство возникло в XIX в., проблем было бы гораздо меньше. Сионисты не стали бы спорить и с тем, что национальное государство — это не конечная цель человеческой истории, а лишь промежуточный этап. Но до тех пор, пока этот этап не окончился, что делать евреям в тех странах, где ассимиляция невозможна?

«Левые» критики сионизма не могли дать убедительного ответа на этот жизненно важный вопрос. Конечно, они могли заявить (и порой заявляли), что проблемы отдельных наций стоят на втором месте по отношению к более важной задаче осуществления мировой революции и что, по сравнению с этой высшей целью, «еврейский вопрос» не заслуживает слишком пристального внимания. Евреями можно пожертвовать. Многие нации уже ушли в небытие, и никто о них не жалеет. Конечно, гонения на евреев и истребление миллионов представителей этой нации — весьма прискорбные факты, однако социалист-революционер должен в первую очередь заботиться о будущем всего человечества. А что значит будущее одного маленького народа в контексте глобальных задач? Но сионисты не соглашались с такими аргументами, и на то было много причин. Во-первых, люди, проповедующие абстрактные принципы интернационализма, как правило, действуют под влиянием интересов той нации, к которой сами принадлежат. Во-вторых, сионисты считали неразумным требовать от евреев, чтобы те подчинили свои национальные чаяния высшим интересам идеального всемирного государства, которое рано или поздно возникнет (или не возникнет!) и окажется лучше (или хуже!) существующего в современном мире порядка.

Сионизм не обладает абсолютным иммунитетом к критике с различных позиций. Однако ценность его как национального движения и как мировоззрения невозможно ни доказать, ни опровергнуть. В отношении борьбы с антисемитизмом позиции сионистов весьма сильны и убедительны. История последних десятилетий подтвердила правоту сионистских прогнозов и опровергла предсказания антисионистов. И рано или поздно история ответит также на другой вопрос: чем являются достижения сионистов в политическом аспекте — успехом или провалом? Однако Weltgeschichte — это не Weltgericht[645]. Выживание и процветание еврейского государства само по себе еще не продемонстрирует правоты сионистской доктрины, равно как и неудачи Израиля не станут доказательством несправедливости сионизма.