В мае 1921 г., после арабских бунтов, иммиграция была временно приостановлена, и некоторые сионистские лидеры подвергли Герберта Сэмюэла жесткой критике. Бурю возмущения вызвал и тот факт, что евреи, организовавшие самооборону, были арестованы, тогда как арабских зачинщиков конфликта быстро выпустили из тюрьмы. Но позднее сионисты составили более благосклонное мнение о верховном комиссаре. После 1921 г. крупных волнений уже не было, и в Палестине воцарились «мир, порядок и хорошее правительство», как заявлял официальный сионистский источник. Первый, самый трудный этап построения еврейского национального дома был успешно завершен, и верховный комиссар ушел в отставку «с достоинством и окруженный почетом, оставив долгую благодарную память о себе в сердцах членов сионистской организации»[661]. Сэмюэл сумел удалиться со сцены как раз в нужный момент: 1925 год был для сионистов чрезвычайно удачным. В этом году был отмечен беспрецедентный рост иммиграции, а также на него пришелся большой экономический бум.
Принятие мандата Великобританией и создание мандатной администрации открыли новую главу в анналах истории сионизма. В период 1918–1921 гг. будущее Палестины еще оставалось туманным, ничего еще не было решено окончательно. Правда, в 1917 г. прозвучало заявление об общем политическом курсе, однако было неясно, что именно в результате него последует. Только в 1921 г. был установлен план действий на много лет вперед. Процесс отхода от мандатных обязательств начался довольно рано, но развивался медленно. В Лондоне все еще верили, что можно найти способ для примирения национальных интересов евреев и арабов. Арабы избрали политику отказа от сотрудничества, которая время от времени приносила им определенные выгоды, но в целом отрицательно сказалась на их деятельности. Сионисты же держались достаточно уверенно, не упуская достигнутых ранее политических успехов. Никаких крупных ошибок они не совершали, и даже в ретроспективе сомнительно, чтобы при иной политике им удалось достичь лучших результатов. Правда, многие сионистские деятели чересчур оптимистично смотрели в будущее. В то время им казалось, что впереди — длительный период мирного строительства, в результате которого постепенно возникнет еврейское государство. Они соглашались с тем, что торопиться некуда, а также переоценивали готовность Англии придерживаться условий мандата даже перед лицом набирающей силу арабской оппозиции. Однако «сотни тысяч иммигрантов», о которых так часто рассуждали сионистские ораторы, так и не материализовались, и это стало главной причиной уязвимости сионистов в последующие годы. Впрочем, возникает вопрос: могли ли евреи приезжать в Палестину беспрепятственно, если бы захотели? Границы многих государств в послевоенный период еще не были четко закреплены, и политическое будущее Ближнего Востока все еще висело в воздухе. Не было никакой уверенности в том, что арабы смирятся с массовой эмиграцией и колонизацией в этот период «междуцарствия». Ведь даже нескольких тысяч иммигрантов, которые все же добрались до Палестины, оказалось достаточно, чтобы вызвать у арабов возмущение и пробудить в них страхи. Кроме того, массовое переселение евреев в Палестину за период в 2–3 года сразу после Декларации Бальфура могло бы завершиться провалом и в связи с огромными практическими трудностями, которые встали бы на пути осуществления такой цели. И все же это был шанс, хотя и маленький. И такому шансу не суждено было повториться.
С окончанием войны мировое сионистское движение возобновило политическую деятельность внутри еврейской общины. В военные годы эта деятельность почти полностью сошла на нет, поскольку была объявлена нелегальной (как в Российской империи до свержения царского режима) и потому, что многие сионисты были призваны в армию. Первыми к работе вернулись немецкие сионисты: не прошло и двух месяцев после окончания войны, как они созвали конференцию и чрезвычайно подробно, хотя подчас и отвлеченно, обсудили будущее иммиграции и колонизации Палестины, затронув даже такие вопросы, как национализация земли[662].
Среди главных тем, обсуждавшихся на этой конференции, был вопрос о форме и скорости колонизации Палестины. Раппин выразил надежду на то, что годовой объем иммиграции будет составлять 20 000 семей, половина из которых займется сельским хозяйством. Это была самая низкая по тем временам оценка — и, как выяснилось впоследствии, самая реалистичная. Главным противником Раппина выступил Дэвис Тритш, излагавший еще на довоенных сионистских конгрессах весьма оригинальные планы колонизации Палестины. Тритш много лет разрабатывал в деталях различные программы массовой иммиграции, но эксперты или вовсе игнорировали их, или отзывались о них с пренебрежением. Однако в ретроспективе аргументы Тритша кажутся более вескими, чем полагали большинство его современников: вопреки советам, которые давали в то время почти все эксперты, Тритш отстаивал необходимость введения методов интенсивного сельского хозяйства. Более того, в свете характерной для евреев нехватки опыта в сельскохозяйственных работах, а также по другим причинам Тритш считал чрезвычайно важным развивать в Палестине промышленность, чтобы страна была готова принять как можно больше иммигрантов. Раппин и другие специалисты полагали, что для обустройства одной семьи иммигрантов необходимы капиталовложения порядка 1000–1500 фунтов стерлингов. В ответ на это Тритш замечал, что таких больших денег у сионистов нет и не будет, поэтому следует развивать более дешевые методы колонизации. Слабость аргументации Тритша, безусловно, состояла в том, что промышленность также требовала значительных инвестиций, а указать на потенциальных инвесторов он не мог, равно как и другие сионистские деятели[663].
После 1918 г. немецкий сионизм утратил свои передовые позиции в мировом сионистском движении. К концу войны прекратили свое существование Берлинский центральный штаб и Копенгагенское бюро, а в октябре 1918 г. была остановлена деятельность Константинопольского агентства. В декабре 1917 г. было создано временное бюро в Лондоне под руководством Соколова и Членова, которого позднее сменил Вейцман. Центр организации, таким образом, оказался в Лондоне. Именно Лондонский штаб созвал первое собрание Комитета Действия в феврале 1919 г. За ним последовало еще несколько собраний, а в июле 1920 г. в Лондоне прошла ежегодная сионистская конференция (которую называли также «малым конгрессом»). Все это не совсем соответствовало уставу организации, однако кто-то должен был взять на себя инициативу, поэтому никому не приходило в голову всерьез оспаривать правомочность действий Лондонского бюро.
В послевоенный Исполнительный комитет первоначально входили жившие на тот момент в Лондоне Вейцман, Соколов, Якобсон и С. Левин, а также Варбург и Хантке из Берлина. В 1920 г. к ним присоединились Усишкин, Джулиус Саймон и де Лиме. Вейцман, будучи президентом Всемирной сионистской организации, также разделял с Соколовым — председателем Исполнительного комитета — обязанности главы политического департамента. Позднее в руководстве этим департаментом к ним временно присоединился Жаботинский. Организационным департаментом вначале управлял Якобсон, затем Хантке, а впоследствии Лихтхайм; Палестинский департамент возглавлял Джулиус Саймон. Исполнительный комитет, несмотря на то, что состав его в те первые послевоенные годы часто менялся, оставался верховным органом принятия решений, так как Комитет Действия, в котором были представлены все местные партии и группировки, насчитывал более восьмидесяти членов и был чересчур разношерстным, чтобы проводить эффективную политику[664].
На Лондонской конференции 1920 г. не были полностью представлены все федерации и течения, входившие в мировое сионистское движение. «Правые» и религиозные партии были представлены значительно большим числом делегатов, чем «левые». Делегации американских и немецких сионистов оказались относительно малочисленными. Поскольку это было первое массовое собрание сионистов за семь лет, то неудивительно, что конференция превратилась в поле битвы между основными претендентами на руководство сионистской организацией — американскими сионистами, которых возглавлял Брандейс, и европейскими, во главе которых стоял Вейцман. Для Брандейса это соперничество не являлось личной борьбой за власть, ибо, как член Верховного суда США, он не хотел никакой должности, кроме почетного президентства.
Борьба европейцев и американцев являлась, в сущности, столкновением двух различных представлений о будущем сионистского движения; между двумя соперничающими лагерями отмечались также расхождения в стиле и методах деятельности. Лозунг «Вашингтон против Пинска», под которым разворачивалась эта борьба, не давал полного разъяснения ситуации, которая на самом деле была чрезвычайно сложной, однако в нем заключалось определенное зерно истины. Американские сионисты, которые с самого начала войны несли бремя большей части финансовых расходов и которые играли центральную роль в политической борьбе до и после принятия Декларации Бальфура, были настроены крайне критично по отношению к политическому руководству в Лондоне, в составе которого они, по случайности, не были представлены. Брандейс полагал, что с провозглашением Декларации Бальфура — или, по крайней мере, с назначением Сэмюэла на должность верховного комиссара — главные политические задачи сионистского движения можно считать исполненными и что отныне и впредь все силы следует посвящать развитию Палестины.
Американские сионисты возражали против создания штаба Исполнительного комитета в Лондоне, полагая, что работами по развитию Палестины следует руководить из Иерусалима.
Они выступали за децентрализацию и за использование современных методов бизнеса. Они заявляли, что у американских евреев гораздо больший административный опыт, чем у их европейских собратьев. Кроме того, американцам не нравились методы колонизации, которыми пользовался Усиш-кин. Вместо того чтобы поддерживать частное предпринимательство и инициативу, он ввел новую систему Халукки. Американцы готовы были вкладывать деньги в деятельность сионистской организации, но требовали, чтобы все эти вложения направлялись только на реализацию палестинских проектов. Они находили возмутительным то, что богатые европейские евреи не желали разделить с ними бремя финансовых расходов. Они считали, что проект Маазера, согласно которому каждый богатый еврей должен внести одну десятую часть своего имущества в фонды сионистской организации, абсолютно нереалистичен. Американцы хотели четко разграничить коммерческие капиталовложения в Палестине и добровольные пожертвования. Они не питали симпатии к национализму в диаспоре и отказывались оплачивать деятельность сионистской организации за пределами Палестины. Более того, Брандейса выводило из себя поведение Вейцмана, который, официально работая над соглашением с главой американской делегации, в то же время за его спиной пытался не допустить подписания договора[665]. Брандейса раздражали и сам порядок работы Лондонской конференции, недостаток подготовки, порядка и целеустремленности, отсутствие реальной власти и постоянная болтовня. Одним словом, Брандейсу не нравилось нынешнее состояние всемирной сионистской организации. Вейцман и европейские сионисты в ответ окрестили политику Брандейса «сионизмом без Сиона». Они заявляли, что американские сионисты лишены «еврейского сердца». Американцы, по их мнению, никогда не понимали самой основы политического сионизма — призыва к революционному изменению еврейской жизни. Вместо этого они предлагали суррогат сионизма. Европейцы утверждали, что колонизация Палестины будет происходить совершенно иначе, чем когда-то происходила колонизация Америки: здесь нужны не частное предпринимательство и инициатива, а централизованные усилия всей нации. Кроме того, движение, которое по самой своей натуре является идеалистическим, нельзя судить лишь с точки зрения эффективности и делового управления. Это заявление относилось, помимо прочего, и к возражениям американцев против коллективных сельскохозяйственных поселений, которые, по их мнению, только еще больше подорвут бюджет сионистской организации.
Итак, на Лондонской конференции четко определились расхождения между Брандейсом и Вейцманом, американскими и европейскими сионистами. Борьба между этими двумя лагерями продолжалась еще около года и завершилась поражением Брандейса и Мака на съезде в Кливленде в июне 1921 г. Брандейс ушел в отставку с должности почетного президента, а вместе с ним прекратили активную работу в организации его главные сторонники — Феликс Франкфуртер, Стивен Уайз, Натан Штраус, Абба Гиллель Сильвер и Джулиан Мак. Решение Брандейса оказалось окончательным, но большинство его соратников позднее вновь вернулись в ряды сионистской организации[666].
Отставка Брандейса повлекла за собой определенные последствия и в Европе, где в январе 1921 г. из состава Исполнительного комитета вышли Джулиус Саймон и Нехемья де Лиме — по причинам, очень похожим на те, по которым вышли из сионистской организации американцы. Одним из главных камней преткновения являлся вопрос о характере «Керен Хайесод» («Учредительного фонда»), основанного в 1920 г. по предложению двух лидеров русского сионизма. Фонду предстояло собрать 25 миллионов фунтов стерлингов для колонизации Палестины. Дискуссии о характере этого фонда (точнее — о том, должны ли быть представлены в управлении этим фондом политические лидеры сионизма) продолжались на сионистских конференциях несколько лет подряд; и время, потраченное на эти споры, оказалось обратно пропорциональным количеству собранных денег. Саймон и де Лиме, как и группа Брандейса, верили, что развивать Палестину можно будет, сведя до минимума инвестиции в неприбыльные области (например, в образование, социальную поддержку и т. п.)[667]. Они хотели, чтобы деньги вкладывались только в иммиграцию и колонизацию. А в то время на иммиграцию расходовалось только 10 % средств, тогда как на поддержку еврейской системы образования в Палестине уходило 30 %. Саймон и де Лиме добивались строгого разделения функций между Исполнительным комитетом сионистской организации и еврейскими организациями в Палестине: последние должны отвечать за специфические местные и муниципальные дела, в том числе и за сферу образования. Многие из этих предложений были вполне реалистичными, и сионистское руководство приняло их позднее. Но на тот момент они казались преждевременными, и большинство их отвергло. В результате Саймон и де Лиме вышли из Исполнительного комитета.
Значительная доля критики Брандейса и его сторонников в адрес сионистского руководства в Лондоне была вполне справедливой. Восточноевропейские лидеры до сих пор занимались пустым словоблудием и по-прежнему верили, что выступление с речью само по себе — уже политический акт. В организационных и финансовых делах они были дилетантами; возможно, им удалось бы управлять делами маленькой городской общины в Польше, но создавать новое государство, пользуясь современными методами, им явно было не по силам. Основная же слабость позиции Брандейса состояла в том, что он хотел преобразовать Исполнительный комитет в экономический комитет, расположенный в Палестине, с филиалом в Лондоне, предназначенным для политической работы. Американцы, с одной стороны, переоценивали готовность британских мандатных властей поддерживать сионистское движение, с другой — недооценивали потребность восточноевропейского сионизма (народного движения, стремящегося к полной трансформации еврейской жизни во всех ее аспектах) в организации и эффективном управлении. Деидеологизировав сионизм, они лишили бы движение самой его сути; отказавшись от сионизма как политической организации, они остановили бы приток иммигрантов в Палестину. Ибо для восточноевропейских лидеров сионизм был равнозначен самой жизни. Для Брандейса и Мака он был всего лишь одним из нескольких увлечений, хотя и самым важным. И, как минимум, уже по одной этой причине фракция Брандейса была обречена на поражение.
Впрочем, победу Вейцмана ни в коей мере нельзя назвать полной. Как только была принята Декларация Бальфура, Вейцмана стали превозносить как вождя еврейского народа, нового Мессию. Но на Лондонской конференции и на последующих сионистских конгрессах его все чаще и чаще начали критиковать. Все его просчеты, и случайные и закономерные, оборачивались против него; достижения же последовательно преуменьшались, так как коллег Вейцмана все больше и больше раздражала его медлительность. Вейцман отвечал на это, что он и впрямь «cunctator»[668], как назвал его Жаботинский, но что это — единственная возможная на данный момент политика[669]. Он пытался успокоить своих коллег, выражавших тревогу из-за подъемов и спадов в отношениях с британскими властями. Он пытался объяснить им — не всегда успешно, — что без денег многого достичь невозможно (палестинский бюджет Исполнительного комитета в 1923 г. не превышал 400 000 фунтов стерлингов). Соколов вторил ему: в настоящий момент на политическом поприще почти ничего невозможно сделать, центр тяжести переместился в экономическую сферу. Но все эти увещевания были не настолько эффективными, как хотелось бы. Уже в начале 1920 г. Вейцману пришлось пригрозить своим коллегам уходом в отставку. По мнению Усишкина, это вовсе не было бы катастрофой: в 1923 г. он заявил, что вся система Вейцмана потерпела крах. Эта стычка завершилась поражением Усишкина, однако довольно многие сионисты остались в оппозиции к Вейцману, и число их продолжало расти. Серьезный кризис предотвратило лишь то, что члены оппозиции не смогли договориться между собой о том, кто станет альтернативным лидером.
12-й сионистский конгресс — первый после войны — открылся в Карлсбаде 1 сентября 1921 г. На нем впервые самую многочисленную группу составили делегаты из Польши. Крупнейшей единой фракцией была религиозная партия «Мицрахи», так как центристская группа не достигла реальной сплоченности. Основные дебаты развернулись по финансовым вопросам. Группа Брандейса бойкотировала этот конгресс, но Саймон и де Лиме появились в числе делегатов и выступили против большинства, отстаивая свои прежние позиции. На конгрессе был избран новый Исполнительный комитет, половине членов которого предстояло поселиться в Палестине (Раппину, Эдеру, Усишкину, Пику, Шпринцаку и Розенблатту). Конгресс завершился волнующей речью Бялика, величайшего из еврейских поэтов того поколения. Бялик заявил, что настало время действовать: «Мы слишком много мечтали и фантазировали. Пора перейти к делу»[670]. Он полагал, что как только развернется практическая деятельность, сами собой окончатся все затянувшиеся споры и теоретические диспуты в рядах сионистского движения.
Но Бялик оказался слишком оптимистичен в своих прогнозах, как выяснилось уже на следующем конгрессе (Карлсбад, 1923). Многие делегаты выразили недовольство работой Исполнительного комитета. Делегаты «Мицрахи» и некоторые представители центристской группы с радостью бы изгнали Вейцмана с президентской должности. 13-й конгресс во многом можно назвать типичным: почти все выступавшие жаловались на то, что они и их группировки подвергаются дискриминации. Блуменфельд заявлял, что сионизм утратил свой воинственный дух и что этот процесс начался еще до войны и набрал силу после 1918 г. Молодой Арлозоров, который уже начал приобретать авторитет одного из крупнейших лидеров движения, зашел еще дальше, выразив опасения, что сионизм вскоре может вообще погибнуть[671]. Один из ораторов, комментируя объявление о том, что за период, прошедший с момента предыдущего конгресса, земельные владения евреев в Палестине возросли на 70 000 дунамов, заметил, что именно таковы средние размеры поместья одного польского землевладельца — и не самого крупного.
Исаак Груенбаум, лидер польских сионистов и один из главных противников Вейцмана в 1920-е гг., заявил, что еврейский народ может и подождать, если условия в Палестине сейчас слишком тяжелы для практической деятельности. Подобно Науму Гольдману и некоторым другим «радикальным» сионистам, он упрекал Вейцмана за то, что тот не уделяет достаточного внимания самому сионистскому движению и сосредоточил все усилия только на Палестине. Но главным образом «радикалы» выступали против принятия несионистов в Еврейское Агентство, устав которого впервые стал предметом дискуссий годом ранее.
Этот вопрос оставался камнем преткновения для сионистов еще семь лет. Вейцман был главным сторонником сотрудничества с несионистами — не только (и не столько) из-за того, что пункт об учреждении Еврейского Агентства входил в текст мандата, но и потому, что Вейцман раньше и острее, чем многие его коллеги, осознал, что у сионистской организации не хватит средств для развития Палестины. Вейцман понимал, что несионисты едва ли с радостью примут участие в сионистских делах, если лишить их представительства в главных органах сионистского движения. «Радикалы» же заявляли, что включение несионистов в состав руководства организацией подорвет сионистскую идеологию и лишит движение его специфического национального характера, что приведет к катастрофе. Споры на эту тему пробуждали бурные страсти, однако, как выяснилось позднее, они были абсолютно бессмысленны. Оказалось, что расширенное Еврейское Агентство, сформировавшееся в 1929 г., не станет играть той роли, которая теоретически ему отводилась, и что оно никоим образом не сможет повлиять на характер и деятельность сионистского движения.
Впрочем, роль Агентства была не единственным спорным вопросом между Вейцманом и его противниками. Восточноевропейские сионисты с глубоким подозрением следили за деятельностью английских евреев — Киша, Эдера, Леонарда Штайна, которыми окружил себя Вейцман и которые в периоды его отсутствия в Лондоне управляли политической работой Исполнительного комитета. Эти люди имели несчастье родиться не в Восточной Европе. Они не говорили на идиш и практически не знали иврита. Они не участвовали в работе довоенных конгрессов и не успели ничем доказать свою преданность сионистскому движению. Иными словами, все это были незнакомые личности. Насколько им можно было доверять? Многие критиковали Вейцмана за его «диктаторские наклонности». К примеру, он даже не побеспокоился о том, чтобы довести резолюцию протеста против учреждения Арабского Агентства, принятую Комитетом Действия (и совершенно ненужную, по мнению Вейцмана), до сведения британского правительства. Позднее Вейцман писал, что на вопрос о том, как поступили бы на его месте Усишкин и его сторонники, он ответил: «Протестуем! Требуем! Настаиваем! И все это нашим критикам кажется верхом мудрости и совершенства. Похоже, они просто не понимают, что постоянные протесты, требования и настояния только вредят нашему делу, что они не только тщетны, но и недостойны»[672].
На 13-м конгрессе Раппин описал безотрадную картину положения дел в Палестине; прежде кое-кто из его коллег говорил о сотне тысяч иммигрантов в год, ему же самому казалось, что более реальная цифра — тридцать тысяч. В действительности приезжало всего 8—10 тысяч в год. Конгресс планировал бюджет в полтора миллиона фунтов стерлингов, но в фонды организации поступила всего треть этой суммы, а палестинский бюджет упал до 300 тысяч фунтов, чего было явно недостаточно для покрытия расходов на образование и медицину, не говоря уже об иммиграции и колонизации.
ebooksa