Зима в Мадриде

22
18
20
22
24
26
28
30

— Дело, которое должно быть выгодно испанцам, сеньор. Испанское дело, испанская выгода.

Военный резко поклонился Барбаре и ушел, стуча каблуками по дощатому полу. Сэнди с напряженным от злости лицом глянул ему вслед. Барбара, смущенная, села. Собравшись, Сэнди резко рассмеялся:

— Прошу прощения за эту сцену. Планы, которые я строил относительно работы, рушатся. Тут, кажется, не склонны поощрять предпринимательство. — Сэнди вздохнул. — Ничего. Вернусь к своим туристам.

Он взял Барбаре напиток и вернулся к столику.

— Не подумать ли вам о возвращении домой? — предложила она. — Я уже стала размышлять, чем займусь после окончания войны. Мне не хотелось бы ехать обратно в Женеву.

Сэнди покачал головой и тихо сказал:

— Ехать назад… нет. У меня там никого. Англия душит.

— Я понимаю, о чем вы. — Барбара подняла бокал. — За утрату корней.

— За утрату корней, — улыбнулся он. — Знаете, в тот вечер, когда мы познакомились, я подумал: «Вот девушка, которая стоит в стороне и наблюдает. Как я».

— Правда?

— Да.

Барбара вздохнула:

— Я очень не люблю себя. Потому и стою в стороне.

— Из-за того, что злитесь на Берни? — Сэнди посмотрел на нее очень серьезно. — Не стоит думать, что другие люди помогут вам себя полюбить. Я знаю точно, сам когда-то был таким.

— Вы?

Она удивилась. Сэнди всегда казался таким решительным, уверенным в себе.

— Пока не дорос до самостоятельного мышления.

— Мне было трудно в школе, — сказала Барбара со вздохом. — Меня там все время изводили.

Она помолчала, но Сэнди ничего не сказал, только ободряюще кивнул, и Барбара выложила ему свою историю:

— Знаете, иногда у меня в голове звучат их голоса. Нет, я не слышу их, иначе меня можно было бы считать чокнутой, но я их вспоминаю. Когда от усталости ошибаюсь на работе. Говорю себе, что я мерзкая, конопатая, четырехглазая, ничего не стою. И после смерти Берни эта нелюбовь к себе усилилась. — Она повесила голову. — Я никому не рассказываю об этом. Только Берни знал.