— Дело, которое должно быть выгодно испанцам, сеньор. Испанское дело, испанская выгода.
Военный резко поклонился Барбаре и ушел, стуча каблуками по дощатому полу. Сэнди с напряженным от злости лицом глянул ему вслед. Барбара, смущенная, села. Собравшись, Сэнди резко рассмеялся:
— Прошу прощения за эту сцену. Планы, которые я строил относительно работы, рушатся. Тут, кажется, не склонны поощрять предпринимательство. — Сэнди вздохнул. — Ничего. Вернусь к своим туристам.
Он взял Барбаре напиток и вернулся к столику.
— Не подумать ли вам о возвращении домой? — предложила она. — Я уже стала размышлять, чем займусь после окончания войны. Мне не хотелось бы ехать обратно в Женеву.
Сэнди покачал головой и тихо сказал:
— Ехать назад… нет. У меня там никого. Англия душит.
— Я понимаю, о чем вы. — Барбара подняла бокал. — За утрату корней.
— За утрату корней, — улыбнулся он. — Знаете, в тот вечер, когда мы познакомились, я подумал: «Вот девушка, которая стоит в стороне и наблюдает. Как я».
— Правда?
— Да.
Барбара вздохнула:
— Я очень не люблю себя. Потому и стою в стороне.
— Из-за того, что злитесь на Берни? — Сэнди посмотрел на нее очень серьезно. — Не стоит думать, что другие люди помогут вам себя полюбить. Я знаю точно, сам когда-то был таким.
— Вы?
Она удивилась. Сэнди всегда казался таким решительным, уверенным в себе.
— Пока не дорос до самостоятельного мышления.
— Мне было трудно в школе, — сказала Барбара со вздохом. — Меня там все время изводили.
Она помолчала, но Сэнди ничего не сказал, только ободряюще кивнул, и Барбара выложила ему свою историю:
— Знаете, иногда у меня в голове звучат их голоса. Нет, я не слышу их, иначе меня можно было бы считать чокнутой, но я их вспоминаю. Когда от усталости ошибаюсь на работе. Говорю себе, что я мерзкая, конопатая, четырехглазая, ничего не стою. И после смерти Берни эта нелюбовь к себе усилилась. — Она повесила голову. — Я никому не рассказываю об этом. Только Берни знал.