Зима в Мадриде

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ему нужно найти себе девушку.

— Вероятно.

— Чем ты хочешь заняться в четверг? Пообедаем?

— Что? — Барбара озадаченно взглянула на него.

— Это третья годовщина нашей встречи. Ты забыла? — Он выглядел уязвленным.

— Нет… нет, конечно. Давай пообедаем где-нибудь, это будет здорово. — Она улыбнулась. — Сэнди, я что-то устала. Пойду немного полежу перед обедом.

— Да, хорошо.

Барбара заметила, что ее забывчивость расстроила Сэнди. Дата совершенно выскочила у нее из головы.

Выйдя из комнаты, она столкнулась в коридоре с Пилар. Та посмотрела на нее своими бесстрастными темными глазами:

— Зажечь огонь, сеньора? Становится немного холодно.

— Спроси у мистера Форсайта, Пилар. Он в гостиной.

— Хорошо, сеньора.

Девушка слегка приподняла брови; домашние дела были сферой, где правила хозяйка. Барбаре было все равно. По пути домой после встречи с Гарри ее охватила тяжелая усталость, ей нужно было лечь. Она поднялась наверх, растянулась на постели и закрыла глаза, но в голове кружились образы: приезд Гарри в Мадрид после исчезновения Берни, конец надеждам, что Берни жив, потом Бургос — Бургос, где она встретилась с Сэнди.

Барбара прибыла в столицу националистов в мае 1937-го. Началось лето, с голубого неба на старинные дома ярко светило солнце. Попасть за линию фронта было невозможно. Ей пришлось проехать из Мадрида во Францию, затем снова пересечь границу с националистической Испанией. По пути она прочла речь доктора Марти, уважаемого деятеля Красного Креста, обращенную к представителям организации в Испании. «Не вставайте ни на чью сторону, — говорил он, — рассматривайте ситуацию только клинически, решая, чем вы можете помочь». Именно этим она и будет заниматься, решила для себя Барбара. Переезд во франкистскую Испанию нельзя считать предательством Берни. Она отправилась туда, чтобы выполнять свою работу так же, как делала в республиканской зоне.

Ее зачислили в отдел, который занимался пересылкой сообщений между членами семей, из-за военных действий оказавшихся по разные стороны линии фронта. В основном это была уже знакомая ей административная работа, легкая в сравнении с прежними обязанностями, когда приходилось иметь дело с пленными и детьми. По особой заботливости коллег Барбара понимала, что они знают про Берни. Она вдруг обнаружила, что ей, привыкшей брать ответственность на себя, это мягкое сочувствие неприятно. В результате Барбара стала резка в общении с сослуживцами.

Она никогда не заговаривала с ними о Берни и не посмела бы упомянуть его в беседах с испанцами — чиновниками, матронами из зажиточных семей и отставными полковниками, которые работали с испанским Красным Крестом. Они всегда вели себя подчеркнуто вежливо, вызывая в Барбаре ностальгию по неформальному общению в зоне республиканцев, однако на собраниях и приемах, куда она была вынуждена ходить, иногда выказывали злобу и отвращение к ее занятию.

— Я не согласен с обменом захваченных в плен солдат, — сказал ей как-то раз один старый вояка из испанского Красного Креста. — Дети — да, пересылка писем между членами разделенных семей — да, но менять испанского идальго на красную собаку — никогда!

Последние слова он выкрикнул с такой яростной горячностью, что подбородок Барбары осыпало брызгами его слюны. Она отвернулась, ушла в уборную, и там ее вырвало.

Лето продолжалось, и Барбара все глубже впадала в уныние, отстранялась от людей, будто ее окружала тонкая завеса серого тумана. Наступила осень, по узким мрачным улицам носились холодные ветры; в кафе, мимо которых проезжали бесконечные грузовики с угрюмыми солдатами, сидели нахохлившиеся люди. Барбара с головой погрузилась в работу, стремясь сделать что-то, добиться успеха. По вечерам она приползала в свою квартирку, едва держась на ногах.

Пару недель в октябре она делила жилье с Корделией, медсестрой-волонтером из Англии, которая приехала с фронта в Бургос отдохнуть. Это была девушка из семьи английских аристократов, недавно она стала монахиней, но обнаружила, что у нее нет к этому призвания.