Похоже на то, что кому то пришло в голову переписать сценарий Панча и Джуди и сделать его постановкой театра ужасов. Во всяком случае, кем бы он не был это ему точно удалось. В главном герое появилось что-то демоническое, он постоянно менял свои приемы нападения, кого-то из своих жертв он поджидал в засаде, а если внимательно посмотреть на его лицо, то оно становилось страшным и приобретало какой-то желтовато-белый оттенок. Когда я смотрел на него, то мне начинало казаться, что лицо это сильно напоминает вампира с одного из кошмарных эскизов Фюсли[364]. С остальными персонажами Панч был предельно вежлив и угодлив, причем особенно сильно подлизывался к чужеземцу, который только и сумел произнести: «Шаллабала!», – а что ему ответил на это Панч я не расслышал. Наконец мы подступили к леденящему душу моменту смерти, удар с громким треском наносимый по их черепушкам, который всегда так веселил меня, на этот раз довел меня до отчаяния, мне казалось будто их черепа раскалывались, жертвы Панча трясло, они падали на пол и бились в конвульсиях. А ребенок, что казалось наиболее нелепым, всё еще оставался живым. Правда, потом Панч все-таки свернул ему шею. Наблюдая за тем, как ребенок захлебывался, задыхался и хватал горлом воздух я чувствовал, что все это происходит на самом деле, при этом я должен признаться, что в жизни своей не видел более жуткого театрального действия.
Каждый раз, после очередного убийства на сцене становилось заметно темней. И вот настал тот момент, когда убийство происходило уже в абсолютной темноте, поэтому я не смог сразу разглядеть жертву, а на это мне потребовалось время. Экзекуция сопровождалась жуткими сдавленными звуками захлебывающегося дыхания, а после этого Панч вышел и уселся на ступеньку сцены и начал обмахивать себя руками словно веером, и при этом посматривать на свои туфли, которые все были в крови. Склонив голову набок он так злорадно усмехался, что кое-кто из тех, кто был позади меня от ужаса закрыли лица руками, я тоже очень хотел поступить точно так. Вместе с тем сцена за спиной Панча опустела и на ней появился не фасад дома, как это бывает обычно, а нечто более масштабное и впечатляющее – лесная роща и пологий склон холма с очень правдоподобной, я бы сказал даже совсем настоящей луной, сверкающей над всем этим видом. Медленно на сцене появился объект, который как я вскоре разобрал был человеческой фигурой с чем-то оригинальным на голове, а что это было я с первого раза никак не мог разглядеть. Человек это не стоял в полный рост на ногах, а пытался ползти, или вернее пытался тащить свое тело, волоча свои ноги по полу со второго плана сцены по направлению к Панчу, который продолжал сидеть спиной к нему. Тут я должен сказать (хотя в тот момент мне так не показалось), что все сходство этого представления с кукольной театральной постановкой исчезло. Панч так и оставался Панчем, это правда, но подобно и другим персонажам, он стал в некотором роде самостоятельным и живым существом и оба они, что тот который полз, что Панч могли свободно передвигаться по собственной воле.
Когда я смотрел на него тот сидел в глубоком раздумье и видно было, что он замышляет что-то очень недоброе. Как бы там ни было в следующее мгновение что-то привлекло его внимание, сначала он приподнялся, а затем обернулся, в этот момент он наверняка увидел того человека, который полз подползал к нему и был уже очень близко. Вот тогда его охватил настоящий ужас, причем ошибиться в этом было невозможно, схватив свою палку он едва сумел увернуться от цепких рук своего преследователя, который неожиданно бросился на него, намереваясь поймать, сразу вслед за этим он кинулся сломя голову бежать по направлению к роще. В тоже самое мгновение его преследователь переменился в своем поведении настолько внезапно, что я не могу это так же легко выразить словами, тем не менее теперь я уже мог разобрать то, как он выглядел. Это был человек крепкого телосложения, одетый во все черное и, как мне показалось, весь перевязанный бинтами, при этом на голове его был надет какой-то белесоватый мешок.
Погоня продолжалась, правда, я не знаю как долго, то они появлялись между деревьев, то я их видел на пологом склоне в поле. Иногда обе фигуры полностью исчезали на несколько секунд и только благодаря каким-то приглушенным звукам можно было понять, что всё в самом разгаре. Наконец, наступил тот момент, когда Панч, по видимости будучи сильно измотан, шатаясь, вынырнул откуда то слева и рухнул плашмя на землю между деревьев. Его преследователь сбился со следу и пробирался сквозь чащу недоуменно оглядываясь по сторонам, затем, увидев очертания фигуры на земле, он, также как и тот, бросился на землю, при этом спина его была обращена к залу, резким движением руки он сорвал мешок со своей головы и уткнулся лицом прямо в лицо Панча. В одно мгновение всё заволокло тьмой.
Раздался громкий протяжный крик, способный бросить любого в дрожь. В этот момент я проснулся и вдруг понял, что прямо передо мной морда, кого бы ты думал? – Огромной совы. Она сидела на подоконнике у изножья моей кровати, держа свои крылья словно две окутанные саваном руки. Я встретил взгляд её свирепых желтых глаз и буквально тут же она улетела. В этот момент я снова услышал чудовищный удар колокола, снова всего один, вполне может быть это бил колокол на церковной колокольне, такие мысли вертелись тогда у меня в голове, хотя, впрочем, кто его знает. Тем не менее, благодаря этому я окончательно пробудился ото сна.
Всё это произошло буквально за полчаса. Спать я больше не мог, поэтому поднялся, оделся немного, только для того чтобы согреться, и теперь пишу весь этот бред в первые часы в день Рождества. Ты беспокоишься не пропустил ли я чего-нибудь? – Правильно. Я забыл сказать, в этом сне не было никакого Тоби, никаких собачек вообще, а имена спереди, там, где обычно пишут Панч и Джуди, были Кидман и Галлоп, а про них мне этот коммивояжер определенно ничего не говорил, даже близко.
Теперь я уже чувствую, что неплохо было бы и поспать пару часиков, так что заклеиваю свой конверт и ставлю на нем печать.
Мой дорогой Роберт, всё позади, тело нашли. Я еще не извинился перед тобой за то, что не послал письмо вчера с вечерней почтой – это произошло по той простой причине, что я был не в состоянии ничего написать вчера. События, сопутствующие обнаружению тела, поразили меня настолько, что мне нужна была хотя бы одна ночь для того, чтобы я смог прийти в себя и спокойно рассказать обо всем произошедшем, сейчас я уже способен подробно изложить всё на бумаге. Говоря по правде, это было самое странное Рождество из тех, которые мне когда-либо доводилось отмечать и, думаю, такого больше никогда не будет.
Первое событие нельзя назвать особенно серьезным. Господин Боуман почувствовал, что уже Канун Рождества и поэтому решил стать немного более строгим. Во всяком случае, встал он с постели нельзя сказать чтобы рано, а если судить по тому, что доносилось до моего слуха, ни один из его работников и служанок никак не мог угодить ему, женщин он просто доводил до слез. Кстати, я совсем не уверен, что он в этот день сильно преуспел, если пытался проявить мужскую выдержку. Потому что когда я спустился вниз я услышал его охрипший срывающийся голос, которым он преподнес мне рождественские поздравления, а позже, когда настало время завтрака, он почтил меня своим визитом. Выглядел он далеко не бодрым и совсем не веселым. В этот момент, должен тебе признаться, передо мной стоял чисто Байроновский типаж с его взглядами на жизнь.
– Я не знаю, – сказал он, – поймете ли вы меня или нет, сэр, но каждое Рождество, с самого раннего утра мне всегда приходится орать и надрывать свою глотку. Вот, например, с чем мне пришлось столкнуться сегодня. У меня есть служанка Элиза, которая у меня работает уже пятнадцать лет. Я то думал, что я могу ей доверять, а она сегодня утром, а насколько мне известно это еще к тому же и Рождественское утро, то есть, это один из самых благословленных и радостных дней в году, когда с утра звонят колокола и… ну, в общем, всё такое… Так вот, именно этим утром, я говорю, если бы только благодаря Божественному провидению я не заметил, то эта девчонка положила бы, да, да, действительно я собираюсь сказать именно это, положила бы сыр на тот стол за которым вы завтракаете… Он увидел, что я собираюсь ему что-то сказать, и поэтому сделал жест рукой чтобы я молчал. – Вы имеете полное право возразить: «Хорошо, господин Боуман, вам нужно было забрать этот сыр и запереть его в буфете», – что я и сделал, вот он ключ, впрочем, если это не тот самый ключ, то он точно такой же как и тот. Всё это, чистая правда, сэр, а теперь, как вы думаете, что поразило меня в этой истории больше всего? Не будет преувеличением сказать, что я ей сказал: «Кошмар, у меня просто земля уходит из под ног». – да, да, сэр, я так и сказал. А знаете, когда я так сказал этой самой Элизе, нет, нет, я её не ругал последними словами, Боже упаси, я ей четко дал понять, что я думаю, и знаете, что она мне ответила? – «Ну и что, – говорит, – Вы же кости себе еще не переломали». – Знаете, сэр, я просто дар речи потерял от таких слов, что тут еще сказать, сейчас не хочу даже и думать об этом.
После этого последовала утомительная пауза, во время которой я попытался произнести что-то вроде: «О, да, такое действительно может вывести из себя», – а после этого спросил в котором часу будет проходить церковная служба. – В одиннадцать часов, – с тяжелым вздохом ответил господин Боуман. – Эх, вам никогда не доведется услышать такого богослужения от непутевого господина Лукаса какое вы бы услышали от нашего последнего приходского священника. Может быть, у меня с ним и бывали некоторые разногласия, а что тут поделаешь, теперь об этом остается только пожалеть.
Я понял, что мне потребуется много сил, чтобы увести его от любимой темы про бочонок пива, но на этот раз он и сам с этим справился. – Вот, что я хочу сказать, а я хочу сказать, что это был лучший священник не только потому, что он умел лучше других отстаивать свои права или то, что он считал своими правами, впрочем, сейчас разговор не об этом, я о том, что он был из тех, кого нельзя было поставить в какие-то рамки. – Был ли он красноречивым оратором? – спросил я, и на этот мой вопрос последовал ответ. – А вот здесь, похоже, вы знаете больше моего о своем дяде. Кто-нибудь может спросить, мог ли он заставить всех собравшихся прихожан внимать его слову? – На это я снова могу ответить: «Всякое бывало». – Ой, уже одиннадцать часов! Мне уже пора идти. Я совсем забыл, что Элиза, моя служанка, просила отпустить её. Она тоже туда собирается, сэр. Вы как раз спрашивали, где у них скамья в церкви для нашей гостиницы. – Я уверен, что Элиза была в тот момент за дверью, и всё это слышала.
Следующей сценой действий была церковь. Я чувствовал, что господину Лукасу в своей проповеди следовало больше уделить внимания Рождеству, а сейчас для него это была трудная задача. Также ему следовало проникнуться той тревогой и скорбью, которые, несмотря на то, что говорил господин Боуман, превалировали в настроениях его паствы в большей степени. Я не думаю, чтобы он чувствовал себя на высоте положения, да и мне было как-то не по себе. Орган выл волком, ты понимаешь, о чем я говорю. Во время Рождественского Гимна его воздушный канал дважды умирал, а теноровый колокол[365], полагаю из-за нерадивости кого-нибудь из звонарей, звонил еле слышно, это длилось примерно минуту во время проповеди. Приходский клерк послал туда кого-то из работников посмотреть, но, по всей видимости, тот ничего исправить не смог. Поэтому я очень обрадовался, когда всё закончилось. Помню, как прямо перед службой произошел весьма странный случай. Я пришел в церковь довольно рано и наткнулся на двух работников, которые куда-то в колокольню тащили похоронные дроги, принадлежащие их приходу, чтобы поставить их обратно на свое место. Краем уха мне удалось услышать, как они говорили о том, что они схватили их по ошибке по вине одного из работников, которого сейчас не было с ними. Мне также удалось увидеть, как клерк деловито заворачивал гроб в весь изъеденный молью бархатный покров. Зрелище, скажу я тебе, не для Рождества Христова.
Обедал я вскоре после посещения церкви, а затем, не имея особого желания выходить на улицу, расположился возле камина в зале гостиницы с последним выпуском «Пиквикского клуба[366]» в руках, который я приберег как раз для такого случая. Я думал, что сидя за чтением могу быть уверен в том, что не засну, но я оказался в этом плане таким же ненадежным, как и наш приятель Смит. Думаю, уже была половина третьего, когда меня разбудил пронзительный свисток, а вместе с ним смех и голоса, раздававшиеся где-то на рыночной площади. Оказывается, к нам приехал театр Панч и Джуди, причем я нисколько не сомневался в том, что это была именно та труппа, которую видел наш коммивояжер в В… Я наполовину обрадовался, а наполовину нет. Последнее из-за того, что кошмар, приснившийся мне, снова всплыл в моем сознании яркий и живой. Впрочем, неважно, в любом случае, я намеревался посмотреть это представление сначала и до конца и поэтому послал туда Элизу дав ей крону для исполнителей, с просьбой, чтобы она попросила их сделать так, чтобы выступление можно было видеть из моего окна, если, конечно, это их не затруднит.
Выступление было очень ярким, к тому же еще и новое. Хозяева театра, хотя я думаю вряд ли они тебе нужны, были итальянцами – Фореста и Кальпиги. Пес Тоби тоже принимал участие в представлении, как я собственно и ожидал. Считай, весь город был там, но это нисколько не преграждало моего поля зрения, потому что я за всем этим наблюдал из большого окна со второго этажа, а не толкался в толпе, в десяти ярдах от сцены.
Представление началось ровно без четверти три с ударом колокола на колокольне. Определенно, я могу сказать, что оно было великолепным. К тому же вскоре, к своей великой радости, я понял, что то отвращение, которое вызывали дикие выходки Панча, вместе с нападениями на других персонажей, явно родившихся под несчастливой звездой, которое я чувствовал ночью во сне, прошло вместе с этим сном. Я смеялся над тем как умирал тюремщик, чужеземец, Бидл, потешался даже над смертью ребенка. Единственным недостатком их театра было то, что у песика Тоби появилась тенденция выть там, где не надо. Наверное, что-то произошло, как я думаю, и это расстроило его, по всей вероятности, что-то очень серьезное. В один прекрасный момент, когда я уже забыл про этого Тоби, он вдруг завыл самым грустным своим воем, спрыгнул с подмостков сцены и пулей пронесся по рыночной площади, а затем свернул в какой-то переулок. Возникла вынужденная пауза в выступлении, правда довольно короткая. Насколько я понял, артисты решили, что гоняться за песиком занятие бесполезное, он сам вернется к вечеру.
Театр продолжался. Панч добросовестно расправился с Джуди, а затем со всеми кого встретил, после этого наступил момент когда поставили виселицы и последовала грандиозная сцена с палачом. В этот момент что-то произошло, смысл и значение чего я толком и не понял. Я помню, ты рассказывал о том, как ты присутствовал на казни при этом зная в лицо преступника, на голову которого был надет капюшон. Если ты такой же как я, ты никогда не захочешь вспоминать об этом снова, а я постараюсь тебе не напоминать. Та голова, которую я со своего этажа видел там, глубоко внутри, за ширмой, была именно такая, как ты говорил, но те, кто находился рядом со сценой, её не видели. Я всё ждал, когда она появится у них перед глазами, но вместо неё там в течение нескольких секунд медленно поднималось лицо без капюшона, с выражением дикого ужаса на нем, такого лица мне даже и в кошмарном сне видеть не доводилось. Выглядело так, словно человека, кем бы он ни был, тянут за руки, которые связаны за его спиной, на маленькую виселицу, стоящую на сцене. Я случайно увидел за ним голову в каком-то ночном колпаке. Затем последовал вопль и страшенный грохот. Театральная ширма со всем, что было за ней, свалилась назад. Было видно, как кто-то дрыгает и болтает ногами в воздухе над кучей развалин. А вслед за этим появилось две фигуры, пожалуй, их можно так назвать, при этом хорошо разглядеть я сумел только одну. У всех на глазах этот человек сломя голову пронесся через всю площадь и исчез на тропинке, которая уходила куда-то в поле.
Само собой, все кинулись за ним в погоню. Я тоже помчался, хотя гнаться за ним было самым настоящим самоубийством, настолько быстро он убегал. Поэтому очень мало кто не сошел с дистанции, да и те быстро выдохлись. В меловом карьере всё закончилось. Тот человек, который пытался убежать, сослепу оступился и сорвался с края карьера и сломал себе шею. Все кинулись искать второго, пока мне не пришло в голову спросить, а покидал ли он вообще рыночную площадь. Сначала все как один были уверены в том, что он тоже убежал, но когда мы пошли смотреть, оказалось, что он лежал на площади под ширмой и тоже был мертвый.
В этом меловом карьере было обнаружено тело нашего бедного дяди Генри, на его голову был надет мешок, а горло перерезано, зияла рана с кромсанными краями. Его нашли благодаря острому краю мешка, торчащему над землей, который и привлек к себе внимание. У меня комок подступает к горлу и уже нет сил писать обо всем этом, до того на душе становится муторно.
ebooksa