– Слишком сложной оказалась работа?
– Я не сказал, сэр, что для него эта работа была сложной. Всё дело в нем самом. Потому что наши ребята, я имею ввиду тех, кто у нас работает, – все настоящие художники, это я могу сказать про каждого из них, художники в самом глубоком понимании этого слова. Из-за этой самой художественной жилки им что-то нравится, а что-то не нравится, причем иногда кажется странным и невозможно понять, где таится причина того, что это ему понравилось, а это, наоборот, не понравилось. Ваш узор этому подтверждение, те два или три раза, что я к нему заходил, проверить насколько он продвинулся в своей работе, он сказал мне кое-что, не буду здесь передавать его слова. Понять то я его понял, поскольку выражаться в такой манере ему свойственно, но откуда у нео появилась боязнь, граничащая с суеверным ужасом, и отвращение по отношению к такому, я бы сказал, изящному и тонкому рисунку, причем, идущие из самой глубины его души, я не знаю. Видите ли, – сказал господин Кейтелл, пристально смотря в глаза господина Дентона, – мой рабочий с чего-то решил, что это узор создан демоническими силами.
– Он, что так и сказал? А я ничего дурного в нем не вижу.
– Так и я тоже, сэр. Помню, я даже сказал ему по этому поводу. – «Хватит тебе, – говорю, – что ты там выдумал?». – А как мне иначе всё это было назвать? На это он ничего не ответил. Мне только что и оставалось, так просто пожать плечами. Не поймешь, с чего это он, но такой разговор у нас с ним был, – сказал хозяин, после чего перешел к обсуждению технической стороны вопроса.
На подбор нужных цветов для фона, окантовки и изготовление тесьмы с красивыми узлами, как рабочие не старались, а потребовалось потратить больше времени, чем на всё другое. К тому же для того, чтобы не ударить лицом в грязь и сделать всё как надо, приходилось снова и снова посылать за оригинальным образцом к заказчику, а потом отправлять ему уже готовые образцы. Весь конец августа и весь сентябрь Дентонов не было в своем особняке, и лишь только к октябрю на фабрике удалось сделать достаточное количество занавесей, теперь их можно было повесить в трех или четырех спальнях, которые изначально собирались ими декорировать.
После недолгого отсутствия тетя и племянник вернулись домой, как раз ко дню Святых Симона и Иуды Фаддея[326]. Занавеси уже были готовы и висели на окнах, это их сильно обрадовало, поскольку то, что предстало перед их взором было действительно потрясающим. Их новое приобретение наилучшим образом гармонировало с интерьером и это вызывало восхищение. Переодеваясь к обеду господин Дентон окинул взглядом свою комнату, на мебели, на окнах везде был ситец с одним и тем же рисунком. Он благодарил судьбу за то, что она сначала заставила его позабыть о тетушкином поручении, а потом вручила ему в руки невероятно сильное средство с помощью которого ему удалось исправить свою ошибку. За обедом он сказал, что постоянно имея перед глазами такой дивный узор чувствует, как погружается в поток покоя и умиротворения, при этом мисс Дентон, в комнате которой не было таких красивых ситцевых занавесей, даже немного ему позавидовала.
На следующее утро за завтраком ему захотелось сделать свои замечания по выполненному заказу, уделяя больше внимания деталям, при этом он не забыл и про рисунок. – Я хотел бы кое-что немного поправить, – сказал он. – Мы недосмотрели и позволили сделать так, чтобы вертикальные ленты на узоре сходились в самом верху, на мой взгляд, куда лучше было бы, если они не соединялись, а шли параллельно.
– Ты так думаешь? – Сказала тетя и внимательно посмотрела на него.
– По-моему, да. Потому что когда я вчера ночью читал в своей постели я постоянно отвлекался. Точно говорю, мои глаза постоянно, как бы непроизвольно, отрывались от книги и снова смотрели на них. Мне всё время казалось будто кто-то притаился за занавесями и подглядывает за мной. То этот кто-то появлялся в одном месте, то в другом, то он был где-то в глубине, то ко мне ближе. Я думаю, всё это из-за того, что ленты на узоре соединяются в самом верху. А потом вдруг поднялся сильный ветер.
– Послушай, но вчера была абсолютно тихая и спокойная ночь, никакого ветра не было.
– Может быть, ветер был только с моей стороны дома, но он был довольно сильный, потому что занавеси раскачивались и шелестели, и от этого я не мог уснуть.
Вечером к ним в гости приехал друг господина Дентона, убежденный холостяк. Ему выделили комнату на том же этаже, где находилась комната хозяина дома, только в самом конце длинного коридора, посередине которого стояла дверь, обитая грубым красным сукном. Эту дверь поставили там для того, чтобы она препятствовала сквознякам и заглушала шум.
После весело проведенного вечера, компания из трех человек расходилась по своим комнатам. Сначала ушла мисс Дентон, а двое друзей оставались вместе до одиннадцати вечера. Придя к себе Джеймс Дентон не собирался ложиться в постель, он удобно расположился в кресле, решив немного почитать. Через некоторое время он задремал, и вдруг неожиданно проснулся, вспомнив о том, что его коричневый спаниель, который обычно спал в его комнате, не поднялся вместе с ним наверх, а остался где-то внизу. Он сразу подумал, что ошибся, так как свесив руку через подлокотник кресла и не доставая ей до пола всего каких-то несколько дюймов, спросонок нащупал что-то напоминавшее спину собаки покрытую шерстью. Затем, уже основательно вытянув свою руку, он погладил и похлопал ладонью что-то округлое и обтекаемое. Правда, те ощущения, которые у него возникли после того, как он прикоснулся к этому, заставили его наклониться через подлокотник и посмотреть вниз, а скорее всего это произошло из-за того, что вместо предполагаемого проявления радости и оживления, чем ему обычно отвечала собака, когда он трогал её рукой, никакой реакции не было. То, что он только что ласково теребил как своего любимого пса, поднялось с полу и готово было наброситься на него. Перед ним, поднявшись с пола, в угрожающей позе застыло какое-то существо, и оно, если придать форму его туманным очертаниям, походило на человека. Во всяком случае, призрачный контур, который должен был быть лицом, через несколько мгновений уже находился всего в нескольких дюймах от его собственного лица, а четких линий разобрать было невозможно, всё закрывали волосы. Тем не менее, каким бы аморфным и иллюзорным оно не казалось, до мозга костей пробирала жуть от зловещих эманаций, исходящих от него. Как ошпаренный, он вскочил со своего кресла и опрометью бросился бежать прочь из комнаты, слыша, как сам воет от страху. Еще немного и было бы поздно. Когда он уже ломился в обитую сукном дверь, разделяющую коридор на две части, от отчаяния совершенно забыв о том, что дверь открывается не от себя, а на себя, он почувствовал, как кто-то прикоснулся к его спине. Прикоснулся раз, потом еще… Ему началось казаться, что с каждым разом эти прикосновения становятся все настойчивей и настойчивей, и по мере того, как рука или что-то более внушительное по размеру чем рука начинало материализовываться, ярость преследователя становилась всё сильней. Внезапно он вспомнил в какую сторону должна открываться дверь, тут же её открыл, выбежал, и сразу же закрыл за собой на замок, вслед за этим он стремглав влетел в комнату своего друга. Это всё, что нам известно.
Одна вещь показалась мне очень любопытной. За всё время, прошедшее с того самого дня, когда был куплен дневник господина Поинтера, Джеймс Дентон даже не пытался найти в нем объяснение тому, почему между его страницами был вставлен этот лоскут с узором. Без всяких сомнений, он прочитал этот дневник, все четыре тома, и не нашел в них ни единого места, где бы этот узор упоминался, поэтому он и пришел к выводу, что ничего там попросту нет. Когда же он покидал особняк Рендкомб, а это ему пришлось сделать после появления в его комнате адского призрака, о чем я рассказывал выше, он прихватил дневник с собой. Уехав на берег моря и сняв себе там жилье, он просмотрел этот дневник уже гораздо внимательней, стараясь найти в нем хотя бы слабый намек на то, откуда был взят этот образец и для чего его вставили в дневник. Как он мне потом рассказывал, предчувствие его не обмануло, несколько страниц в дневнике слиплись, на верхнем крае они были испачканы чем-то похожим на тесто, но он все-таки смог их разъединить, подержав над пламенем свечи. Под воздействием тепла они легко расклеились, поскольку липкая масса потеряла силу схватывания, а на этих страницах как раз и было написано об этом узоре.
Запись в дневнике относится к 1707 году.
«Почтенный господин Кэсбери из Акрингтона сегодня много рассказывал мне об Эверарде Чарлетте, которого он помнит еще студентом Университетского колледжа, и в котором он сразу признал родственника доктора Артура Чарлетта, хозяина торгового дома «Колл». Этот самый Эверард Чарлетт был с виду очень симпатичным и приятным молодым человеком, но поведения он был распущенного, да и к тому же он погряз в нечестии и безбожии. Ко всему прочему он был большим любителем «промочить горло», так во все времена говорили о заядлых пьяницах, так, я знаю, говорят о забулдыгах и сейчас. Он был замечен за свое сумасбродство и нелепые выходки, поэтому несколько раз получал нарекания. Причем если бы его родственнику стало известно о всех его бесчинствах и дебошах то, вне всякого сомнения, он его выгнал бы из своего торгового дома, исходя из того, что как работник он из себя ничего не представлял, так говорит господин Кэсбери, полагая, что он имеет на это право. Это был красивый молодой человек, к тому же у него была пышная шевелюра, бесконечно длинные волосы. Из за этой своей прически и из за того разгульного образа жизни, который он вел, ему дали прозвище Авессалом[327]. А еще он постоянно говорил о том, что его не покидает предчувствие того, что он сведет в могилу старика Давида, имея ввиду своего отца, благородного кавалера[328], сэра Джоба Чарлетта.
Примечательным является то, что господин Кэсбери не помнит года смерти сэра Эверарда Чарлета, но, как он говорит, скорее всего тот умер в 1692 или 1693 году. Причем скончался он скоропостижно, в октябре[несколько строк в которых говорится о его разгильдяйстве и распутном образе жизни опущены]. Встретив его накануне вечером, когда тот был изрядно навеселе, господин Кэсбери был сильно удивлен, узнав на следующий день о его смерти. Его тело нашли в сточной канаве, в городе, по его словам, волосы вместе со скальпом были подчистую сняты с его головы. За упокой души убиенного звонили во многие колокола Оксфорда. А так как он был из знатной и благородной семьи, похоронили его на следующий день, вечером, на кладбище церкви Святого Петра-на-Востоке[329]. По прошествии двух лет, когда его преемник решил перевезти его тело в их фамильное имение и там перезахоронить, случилось так, что крышку гроба сорвало, а внутри гроб оказался весь полным длинных волос. Конечно, всё это похоже на вымысел, но как бы там ни было я верю в то, что хранят летописи, как и в то, что пишет в своей книге «Естественная История Стаффордшира[330]» доктор Роберт Плот.
После этого случая в тех апартаментах, в которых проживал сэр Эверард Чарлет в Оксфорде, со стен ободрали всю драпировку, но господину Кэсбери удалось сохранить небольшой её кусок. Про эту драпировку он говорил: «Эверард Чарлет создал её сам, желая увековечить память о своих волосах». Он хотел отдать одну часть этого куска своему приятелю – художнику по профессии, только тот взял себе для работы совсем маленький образец. Фрагмент, который я прикрепил в своем дневнике, является частью того, что господин Кэсбери отдал мне, после того, как художник выбрал нужный эталон для себя. Он говорит, что в самом рисунке скрывается какая-то неуловимая мистическая тонкость, загадка, но, что он скрывает в себе он не сказал».
Деньги, потраченные на занавеси, с таким же успехом могли были брошены в огонь. Когда господин Кэйтел – хозяин той фабрики, на которой изготовили обои, услышал эту историю он сказал, что думает по этому поводу. Его мнение было выражено в форме цитаты из Шекспира, впрочем, вы можете догадаться без особого труда, что он подразумевал. Его цитата начиналась так: «Есть многое на свете…[331]».
Ламия Саутминстерского Собора
ebooksa