Никакого сомнения в честности этих людей не возникает, также не стоит подозревать их в том, что они замыслили подлое убийство. Единственный мужчина в их доме лежит прикованный к постели и не может подняться. Его жена и дети, в чем я абсолютно уверен, на убийство не способны, поэтому никто из них не мог участвовать в каком бы там ни было заговоре против нашего дяди, также они не могли участвовать в его завлечении в то место, где на него могли напасть. Всей семьей они уже рассказали всё, что знали тем, кто занимается здесь расследованием по этому делу, кроме того жена больного, повторила всё с самого начала мне: «Священник, – говорила она, – выглядел как обычно. Он немного побыл у постели больного». Ты же знаешь, что наш дядя не был из тех, кто обладает особым даром читать молитвы, тем не менее, раз уж такое случилось должны же служители церкви как то зарабатывать себе на жизнь? Он оставил им немного денег перед своим уходом, после этого сын этой женщины видел, как он перелазил через забор на соседнее поле. Одет он был как обычно, на нем была стола[357], по-моему, он единственный из священников кто всё еще носит её, по крайней мере, в этом округе.
Ты, наверное, заметил, я пишу подробно о всем, что мне известно. Если честно, то мне больше нечем заняться, так как я забыл прихватить с собой документы, с которыми я работал, к тому же это помогает мне тренировать ум, и помогает вспомнить то, что я мог пропустить. Поэтому я буду продолжать записывать всё происходящее, строчку за строчкой, даже диалоги, если возникнет в этом необходимость. По своему выбору, ты можешь это читать или не читать, только прошу тебя, сохрани эти письма. Есть еще одна причина почему я пишу обо всем настолько подробно, но об этом я расскажу потом.
Может быть, ты хочешь спросить, искал ли я сам в окрестностях этого дома? Определённая часть поисков, а я бы даже сказал основная, была уже проведена другими, как я тебе уже писал. Надеюсь, завтра отправиться прямо туда, там я буду смотреть непосредственно на местности. Боу Стрит[358] мы уже поставили в известность, их ребята приедут сегодня вечером на дилижансе, только я не думаю, что им удастся хоть немного продвинуться в своем расследовании. Снега нет, а он мог бы очень помочь нам, поля стоят голые, одна трава на них пожухлая. Сам понимаешь, я всё время начеку, слежу за каждым дуновением ветерка, особенно я держал ухо в остро сегодня, когда уезжал и возвращался обратно. Случилось так, что на обратном пути мы попали в густой туман, к тому же я не был подобающим образом для того, чтобы разгуливать по незнакомым окрестностям и пастбищам, особенно вечером, когда кусты выглядят похожими на людей и корова, мычащая где-то вдалеке, может стать последним звуком, который ты слышишь перед своей смертью. Знаешь, если бы дядя Генри стоял бы среди деревьев той небольшой рощи, которая в одном месте слишком близко подступает к тропинке, держа свою голову под мышкой, я бы испытывал меньше страха и тревоги, чем я испытывал в тот момент находясь там. Сказать по правде, я действительно надеялся напороться на него, пусть даже это было совсем неожиданно для меня. Мне уже пора, поэтому я откладываю в сторону свое перо, только что в мою комнату зашел господин Лукас местный курат[359].
Кроме господина Лукаса у меня еще был один посетитель, как я его прозвал Бонифаций[360]. Это я о хозяине гостиницы «Кингз Хэд», он приходил узнать всё ли я имею из того, что мне нужно. Вот уж кто действительно требует того, чтобы перо Великого Боза[361] воздало ему должное. Поначалу у него был очень важный вид: «Знаете, сэр, – говорит он, – похоже, нам придется склонить голову перед судьбой, как говорит моя бедная жена. Насколько мне известно, ничегошеньки не слышно о его преподобии, ни слуху ни духу, словно тот сквозь землю провалился. Мне не очень хочется затрагивать эту тему, сэр, но это был, как говорится в Священном Писании, «трудный» человек» во всех смыслах этого слова».
Я сказал, что даже и предположить не мог того, какое к нему возникло отношение, но со своей стороны я не мог не добавить, что люди о нем говорили, как о человеке с характером. Господин Боуман несколько секунд смотрел на меня пристально, а затем раскрыл рот и остановить его уже было невозможно. Он до глубины души поразил меня контрастом, в одно мгновение переходя от выражения сочувствия и сострадания к выразительной декламации: «Когда я вспоминаю о том, – говорил он, – какие слова считал этот человек подходящими для обращения ко мне, при этом находясь в моем же гостиничном номере. Что ему от меня в тот момент было надо – так это бочонок пива. Такие вещи, которые я ему пожелал тогда, могли произойти в любой день с кем угодно. Хотя, как это оказалось, он очень сильно тогда ошибался. Я просто был поражен, когда услышал от него такое хамство. В тот момент у меня просто язык не поворачивался ответить ему как надо отвечать в таких случаях, я слов подходящих не мог подобрать».
Он внезапно замолчал и посмотрел на меня сконфуженно. На его пылкую речь я ответил: «Дорогой мой человек, мне очень горько слышать о том, что у вас возникали некоторые разногласия. Не смотря на это, я полагаю, прихожанам будет сильно не хватать моего дяди». – Из груди господина Боумана вырвался долгий вздох изумления: «Дяди? Ой, ну, конечно, же! – Залепетал он. – Так это ваш дядя! Вы должны меня понять, на какое-то мгновение я совсем забыл о том, что вы говорили мне, что он вам какой-то там родственник. Впрочем, это вполне понятно, должен я вам сказать, тем более, раз вы на него немного похожи, то я мог бы и сам догадаться, впрочем сейчас говорить о подобных вещах просто глупо. Тем не менее, я должен был держать это в своей голове, что вы, разумеется, как родной ему человек, будете одним из тех кто ближе всех примет всё к сердцу. Ой, ну конечно, уж лучше бы я попридержал свой язык за зубами или еще лучше вообще ничего не вспоминал о нем, тогда бы и язык за зубами держать не пришлось».
Я ему ответил, что хорошо его понял и собирался задать еще несколько вопросов, но тут его кто-то позвал, видимо появились какие-то неотложные дела. Кстати, ты, пожалуйста, не думай о том, что он имеет какое-то отношение к исчезновению нашего дяди и ему есть чего бояться при проведении следственных действий. Хотя, несомненно, в тихий час ночи ему может прийти в голову и то, что я могу его заподозрить в причастности к преступлению, в том случае, если все-таки было совершено преступление, тогда завтра утром от него следует ждать дальнейших объяснений.
Пора заканчивать это письмо. Оно уйдет к тебе с почтовым дилижансом.
Мой дорогой Роберт, – это письмо я пишу тебе в день Рождества, что само по себе является не совсем обычным, пожалуй, тебя оно может и не особенно заинересовать. Точнее будет сказать, ты поймешь сам прав я или нет. По крайней мере, ничего определенного я пока написать не могу. Ребята с Боу Стрит практически расписались в своей некомпетентности, они заявили, что у них нет ни одной зацепки, никаких улик и никаких вещественных доказательств. Время, природные факторы, сделали так, что следы преступления, а я считая, что было совершено преступление, стали почти не заметны или вовсе исчезли. К моей величайшей скорби ничего из личных вещей покойника, другого слова я подобрать не могу, найти не удалось.
Как я и предполагал, господин Боуман чувствовал себя очень неловко на следующее утро после того разговора, о котором я писал в предыдущем письме. Я слышал, как он с утра пораньше хорошо поставленным голосом толкал речь перед полицейскими, заявившимися к нему в бар, ну прям как твой Цицерон[362], и это делалось явно с какой-то целью, так я думаю. Он говорил о великой утрате в лице пропавшего священника, которую городу никто не сможет возместить. Также он молол и о том, что надо оставить всё как есть, не трогая ни единого камушка (при этом он сделал очень сильный акцент на этой фразе) для того, чтобы суметь докопаться до истины. Жалко, что в такой глуши погибает великий талант, ведь благодаря своим ораторским способностям он мог бы стать очень популярным на конференциях и праздничных манифестациях.
Когда я завтракал он пришел и ждал, когда я закончу. После чего, при первой же возможности подошел, вручил мне тарелку с кексом и начал говорить шепотом: «Я надеюсь, сэр, вы поняли, что в тех чувствах, которые я испытываю к вашему родственнику нет ни малейшего намека на то, что можно было бы назвать недоброжелательностью, – можете идти, Элиза, я позабочусь об этом джентльмене, всё, что ему будет угодно, я принесу сам. – Прошу прощения, сэр, но вы должно быть знаете, что человек не всегда сам себе хозяин… Особенно, когда его душа травмирована применением тех выражений, которые, насколько мне известно не должны использоваться, – я видел, как его голос становился все громче, а лицо становилось всё красней. – Знаете, сэр, если вы мне разрешите, то я могу в нескольких словах объяснить вам, в чем тут суть, где зарыто это так называемое яблоко раздора. А вся суть та она, вот она! Вот в этом вот бочоночке, ну а если быть точнее, бочоночке пива…».
Я почувствовал, что сейчас самое время его прервать и сказал, что не вижу как это конкретно может помочь нам в поисках моего дяди. Господин Боуман со мной неохотно согласился и продолжал уже более спокойным голосом:
– Вынужден с вами согласиться, сэр. Я преклоняюсь перед вашим умением владеть собой, и согласно вашим же словам, как бы там ни было, это, пожалуй, действительно, никак не может помочь в решении настоящей проблемы. Всё, что я хочу, так это того, чтобы вы поняли, что я готов, так же как я уверен и вы, принять участие в расследовании. При всем при этом, как я уже имел случай сказать ребятам из сыскного отдела, которые как раз были здесь у меня минут сорок назад, я им сказал: «Не трогайте не единого камня, потому что любая мелочь, любой пустяк может оказаться существенной уликой и может еще как помочь в расследовании этого сложного и неприятного дела».
Самое интересное то, что господин Боуман поехал с нами, когда мы отправились для проведения осмотра предполагаемого места преступления. Правда, не смотря на то, что он горел искренним желанием помочь, в чем я нисколько не сомневаюсь, его содействие следствию я серьезным назвать не могу. Всё выглядело так будто он, разгуливая по полям вот-вот ожидает увидеть или самого дядю Генри, или человека причастного к его исчезновению. Он постоянно всматривался вдаль, прикладывая руку козырьком ко лбу, отвлекал нас и постоянно беспокоил, показывая палкой на далеко пасущийся скот или людей, работающих в поле. Он подолгу разговаривал с пожилыми женщинами, попадавшимися нам навстречу, причем тон его был требовательный, а голос грубый. Поговорив с одной он сразу бежал к нам и говорил: «Эх, похоже, и она никакого отношения к этому делу не имеет. Сэр, вы можете мне поверить, в округе мало или совсем ничего не знают об этом, впрочем, вполне может быть кто-нибудь из них что-то намеренно пытается скрыть».
Как я тебе и говорил в начале письма, заметного продвижения в своих поисках нам добиться не удалось. Очень скоро ребята с Боу-стрит уехали из города, только я не знаю, куда они отправились в Лондон или еще куда-нибудь.
Этим вечером у меня был собеседник в лице коммивояжера, очень ловкий и расторопный малый, должен тебе сказать. Он уже узнал о том, что здесь произошло еще до того как приехал. Перед тем как оказаться здесь он несколько дней был в пути, при этом никаких подозрительных лиц, будь то бродяги, беглые моряки или цыгане, он не встречал. Он находился под очень сильным впечатлением, побывав на представлении столичного театра Панч и Джуди, которое проходило в тот же самый день, когда пропал наш дядя в городе Бракли[363]. Он спрашивал меня, видел ли я когда-нибудь такое представление, да еще посоветовал ни в коем случае его не пропустить и обязательно сходить, если предоставится такая возможность. По его словам, это был лучший из всех Панчей, которых он когда-либо видел, с его лучшей из лучших собакой Тоби, так он говорил. Собачка Тоби, ты знаешь, недавно появилась в этом представлении. Я только один раз видел их, но скоро у всех артистов будут такие собачки.
Теперь, само собой разумеется, тебе непременно захочется узнать, зачем я всё это пишу? Да я просто обязан это сделать, потому что это определенным образом связано с тем, что при моем разыгравшемся воображении я могу писать, хотя всё рассказанное мной ты, в чем я ни минуты не сомневаюсь, назовешь несусветным вздором. Сейчас я говорю о своем сне, который намерен изложить здесь на бумаге, и я должен предупредить тебя, что это один из самых странных снов, которые когда-либо мне снились, вполне может быть, он был навеян потусторонними силами. Тебе наверняка захочется понять, каким образом моя беседа с коммивояжером связана с исчезновением дяди Генри? Повторяю, ты должен сам всё увидеть, потому что я сейчас недостаточно адекватно воспринимаю происходящее, и не могу ничем помочь.
Сон начинается с того, что я представляю как раздвигающиеся в сторону занавеси. Причем, я ощущаю себя там, только я не могу понять внутри я или где-то снаружи. Передо мной люди, их немного с каждой стороны от меня, но я никого из них не узнаю или вернее я никак не могу вспомнить, кто это такие. Они молчат, словно воды в рот набрали, при этом всё они мрачные, а лица у них бледные, и смотрят они уставившись в одну точку перед собой. Начинается представление, только Панч и Джуди, пожалуй, на этот раз гораздо крупнее, чем они бывают обычно, а воруг фон из черных фигур, нарисованных на красновато-желтом фоне. Вокруг сцены, по каждой стороне, – кромешная тьма, но, не смотря на это, в центре достаточно света. Я весь на взводе, волнуюсь в ожидании, мне кажется, что я вот-вот услышу звуки чудесной свирели и тамбурина. Но вместо этого я слышу один-единственный и неимоверно ужасный, не могу подобрать другого слова, чудовищной силы удар колокола, неожиданный и громкий. Я не знаю как далеко он от меня, похоже где-то за моей спиной, в этот момент занавес взмывает вверх и представление начинается.
ebooksa