– Вы еще спрашиваете! – закричал через весь стол старичок с мухой и побежал с блюдечком. – Мадам Канарейка, дайте мне вот этот кусок с лимонным кремом.
И мадам Канарейка дала ему кусок с лимонным кремом и еще прибавила кусок с шоколадным кремом – за ответ, и старичок побежал назад, поглядывая на блюдечко и прижимая его к себе.
Гога прошелся раскорякой, показывая, как я хожу, а Мога прокартавил, показывая, как я говорю. И хотя Гога прошелся так, как всегда ходил, а Мога говорил так, как всегда говорил, но получилось, что это я так хожу и говорю, и все смеялись не над ними, а надо мной.
Мосье Франсуа сказал, что Гога и Мога будут министрами, у них министерские головы.
Они не останавливались, они не хотели останавливаться. Дураки они были бы – лишиться такого удовольствия! Они продолжали врать, глядя мне прямо в глаза, ничуть не стыдясь.
– Он, наверное, выкидыш, – решили они. И на этом сошлись.
Тетка умирала от несправедливости. Но когда они уже особенно увлеклись и, забываясь, кричали, что все это по наследству, она не выдержала и заскрежетала зубами.
Гости переглянулись и перетрусили. И тут же, краснея и торопясь, стали меня расхваливать.
Моментально оказалось, что я совсем не такой, каким меня хотели представить: и я – тихий, и вежливый, и не заразный, и кто-то даже нашел у меня молочный цвет лица.
– На тебе грушу! – сказала мадам Канарейка. – Но ты знаешь, как надо есть грушу? Ее надо держать вот так: за хвостик и не болтать перед ртом. На, покажи! – и дала мне редьку.
И на редьке я показывал, как надо прилично есть грушу. Слезы мои лились на редьку, и, только убедившись, что я прилично ем, мадам Канарейка дала мне грушу.
– Хорошо, я возьму его выносить за моими детьми, – сказала она, и Гога и Мога закосили глазками. – Только вымойте его, вымойте карболкой, остригите ногти, волосы, чтобы ничего не осталось!
Стало тихо. Только в соседней зале кричал попугай из породы какаду или жако.
Появился маленький Иекеле – в белом переднике с лотком. На лотке – пузырьки с рецептами для выведения пятен, точильные камни, паяльные палочки, золотые краски.
Иекеле затрубил в медный рожок и закричал:
– У кого лопнули стаканы, заржавели ножи, отупели мозги – бегите ко мне! Все, кто ненавидит плесень и моль, кривое и тупое, – Иекеле вас ждет! Несите все, что трещит и ржавеет, рассыпается в прах, – я дохну, я притронусь, и все запоет, заблестит, засверкает золотом, серебром, бриллиантами, будет крепче железа, острей еврейского языка!…
Раскрылись все окна, выглянули дети и женщины, и Иекеле снова затрубил в свой рожок и закричал:
– А ну-ка, детки, пригоните к моей дудочке всех злюк, ехидных, ворчливых, сплетниц и шептуний: они засмеются первый раз в жизни! У кого болят зубы, у кого чешется язык, кто плачет, вместо того чтобы смеяться, кого грызет червь, кто грызет другого, – послушайте сказочку, веселую песенку, шуточку и прибауточку!… Бегите, а то уйду!…
– Иекеле, Иекеле! – закричали из всех окон.
И как при виде служки Бен-Зхарья табакерки закрывались и прятались в самые глубокие карманы, так при виде Иекеле они вдруг появлялись; даже тот, у которого никто и не предполагал табакерки, раскрывал табакерку и с улыбочкой, обозначавшей: „И мы нюхаем!", – говорил:
ebooksa