Стременчик

– Для меня их было бы уже достаточно, – сказал он, – но я слуга, и поэтому невольник.

Все начали его забрасывать вопросами, а было о чём рассказать, начиная со страны, небо и солнце которой, травы и звери жителям севера казались как бы изъятыми из волшебной сказки, вплоть до зданий, о каких тут не имели понятия… людях и особенных обычаях. Грегор с юношеской живостью говорил обо всём, слушали его с уважением.

В этот же день он в малой коллегии приветствовал бывших товарищей, призывая на них апостольское благословение.

Там расспрашивали его ещё более жадно, но именно на те вопросы, ответы на которые были наиболее желанны, Грегор закрывал уста. Зато с запалом рассказывал о рукописях, писателях, комментаторах, обо всём, что осматривал в Болоньи и Падуе, и чему там научился. Его лицо сияло, когда он о том рассказывал, а старшие учителя вторили ему, сложив руки.

Одних костёл, других наука привлекали в ту Италию, которая, перестав господствовать над миром мечом, правила духом и представляла как бы завязанный узел, который должен был объединить всё человечество.

IX

Наступала осень и магистр Грегор радовался более долгим вечерам, которые позволяли пораньше закрыться с лампой над книгами. В замке и в городе день, заканчивающийся раньше, гнал на отдых, прерывал занятия, а ему давал свободу удалиться в комнату, в которой общался с духами прошлого.

Епископ Збышек, хотя дружелюбный и показывающий доброжелательность товарищу короля, ни в коем случае не отрывал его ни от его наблюдательных обязанностей, ни от корпения над любимым Плавтом и Вергилием.

Он иногда пользовался лёгкой и красивой латынью Грегора, но к тайнам своей канцелярии его не подпускал. Знаток людей, он более охотно окружал себя такими, которые, будучи слепо ему послушны, не могли быть опасны. В Грегоре из Санока, если бы он был использован для государственных дел, епископ справедливо опасался независимости, с которой должен был бы бороться.

Также наш учёный никогда не показывал ни малейшей охоты вмешиваться в те тяжёлые задачи, какие лежали на плечах епископа. Он стоял в стороне, сдерживая слишком оживлённые порывы молодого короля, служа королеве, когда ей нужен был его совет и помощь.

Может, именно эта сдержанность и умеренность Грегора приобрели ему милость королевы Соньки. Не было дня, чтобы его не звали, давая указания насчёт того, как поступить с Владиславом. Магистр слушал их, не возражая, хотя в душе не раз должен был им удивляться.

Мать, беспокойная за будущее, казалось, главным образом, хочет вдохновить в детях жажду власти, величия, завоевания, что, согласно мнению Грегора, на молодые умы может опасно повлиять.

После возвращения из Италии, непосвящённый в то, что делалось при дворе и в окружении Соньки, Грегор видел какое-то движение, беспокойство, лихорадочную суету, цели которых понять не мог.

Особенно его поражали постоянные пересылки, послы и письма, которые бежали из Кракова в Вышенбург, Буду и Прагу. Оттуда также часто пребывали люди, которые, хотя пытались играть роль малозначительных, купцов, клехов, наёмных рыцарей, невольно выдавали себя фигурой и обхождением, как мужи большого значения и положения. Тех с самыми разнообразными предосторожностями, под разными предлогами обычно тайно приводили к королеве, которая проводила с ними совещания.

Поскольку епископ Збышек или вовсе о том не знал, или не хотел показывать по себе, что был в курсе, вся это секретная работа казалась делом королевы.

Сколько бы раз подобный пришелец не появлялся в Кракове, по королеве можно было узнать, что привёз какие-то важные новости. Она была занята, неспокойна, довольна или гневна.

Грегора из Санока до сих пор никогда не вызывали ни на совещания, ни для помощи, а, отправляя его с конфиденциальными письмами в Венгрию, королева не сказала ему ни что они содержали, ни даже кому были предназначены.

Так же как с Вышенградом и Будой, они постоянно сносились с ближайшей Прагой. Там бдительных глаз Збышка явно старались избежать, а Грегор легко понял причину. Епископ вовсе не хотел иметь дела с еретиками, каковыми считал даже тех гуситов, к которым Византийский собор склонял к терпимости.

Даже государственные выгоды, какие Польша могла получить, встав на сторону новаторов, не смогли епископа привлечь и примирить. Для него единство и согласие с Римом, повиновение апостольской столице было первым условием, обеспечивающим будущее Польше.

Те, кто приезжал из Чехии к королеве, к католическому лагерю не принадлежали, как легко можно было угадать по некоторым признакам.