Стременчик

Из разговоров с королевой, хотя осторожных, когда они касались религии, Грегор давно понял, что Сонька не придавала большого значения ереси и готова была подать ей руку, лишь бы она её сыновьям обеспечила влияние или обладание Чехией. Порой она выдавала ту мысль, что чешский трон подошёл бы младшему Казимиру.

Магистр вовсе не открывал своего мнения в этих делах, слушал и спрашивал, но оставался полностью в стороне. Не показывал он такой враждебности к гуситам в целом, как епископ Збышек, который при воспоминании о них возмущался, аргументируя, что из этих семян вырастет сорняк, который веками не смогут истребить.

Грегор был счастлив, что мог совсем не вмешиваться в эту борьбу, о которой сожалел.

Этот его внешний холод, равнодушие и доказанная верность привели к тому, что королева охотно пользовалась его услугами, где было нужно, не прося что-нибудь исполнить и сохранить тайну.

Однажды осенним вечером, когда молодой король, уставший после прогулки, пошёл спать, а Грегор собирался садиться за работу и зажигал свою итальянскую лампу, слуга из каморников королевы пришёл вызвать его к ней. Час был немного поздний, поэтому дело, должно быть, было срочным.

Когда магистр появился на пороге комнаты королевы, нашёл её сидящей у стола и спешно прячущей какую-то бумажку в платье.

Эта прославленная некогда красавица до сих пор была ещё женщиной, полной величественного очарования, глаза её сохранили весь былой блеск, но сегодня была это не та красивая Сонька, которая очаровывала всех, кто к ней приближался, была только матерью и королевой.

Она всегда наряжалась и любила, чтобы ей оказывали почтение, а впечатление, какое производила на людей, шопот удивления и восхищения не был ей равнодушен, но теперь эта власть, какую могла иметь над ними, была только инструментом для высших целей.

Какая-то горячка её донимала и не давала покоя.

Она явно боялась, чтобы епископ и сын не отстранили её от участия и влияния в правлении, не хотела выпускать из рук того, что однажды схватила. С епископом нужно было поступать осторожно, с сыном так, чтобы из-под её власти не освободился.

Эта постоянная необходимоть быть начеку, эти постоянные опасения не давали ей покоя.

Во внутреннем правлении Короной и Литвой королева едва могла очень осторожно проследить, чтобы её неприятели не заняли важных должностей, едва смела шепнуть епископу, либо через его приятелей сказать, кого хотела видеть, а кого боялась.

Зато вся её деятельность и усилия обращались к внешней политике… там желала показать весь свой опыт и умение, там на её сердце лежало совершить чудеса и удивить всех.

Не больше не меньше, дело шло об обладании Венгрией и Чехией, хотя жил ещё император Сигизмунд и дочка его, муж которой был естественным наследником прав Люксембурга.

В Праге и Венгрии завязывали отношения, приобретали друзей, и императрица Барбара, разгневанная на зятя и собственную дочку, при помощи брата, графа Целе, и племянника, казалась не чуждой смелым планам королевы Соньки.

Это таинственное предприятие не было ещё обнаружено.

Как раз в этом году короновали в Праге Барбару, но император, муж её, болел. Поговаривали, что долгой жизни ему нельзя было обещать. Императрица уже рассчитывала на это и тайно сосредотачивала около себя сторонников.

Когда пришёл Грегор из Санока, королева живо обратилась к нему.

– Вы нужны мне, – сказала она. – Не спрашивайте меня о цели путешествия, исполните только то, что вам поручу. Не правда ли, что на вашу верность могу рассчитывать? Есть тут чех, который вас проводит. Поедете с ним в Прагу; не знаю, впрочем, куда выпадет. Отдайте письма графу Фредерику Целе, брату императрицы, нельзя, чтобы вас там видели и узнали, как моего посла!

Королева говорила поспешно, живо, словно, долго раньше собирая то, что должна была поведать, теперь невольно лихорадочно старалась сразу высказать всю свою мысль и уловить её впечатление. Она уставила глаза в слушающего серьёзно и холодно Грегора.