Как писал Монтень, задача жизни становится намного сложнее, если мы рассматриваем смерть как противника, с которым нужно бороться любой ценой. Если убрать загадочность смерти и сделать ее более обыденной, ее перспектива может показаться менее пугающей. Куниц пришел к пониманию того, что смерть – необходимая часть жизни; его тревога рассеялась, и он почувствовал прилив новой энергии: «Когда я пришел к этому осознанию, я почувствовал себя так, словно родился заново».
В свои пятьдесят с небольшим Куниц начал создавать сад в Провинстауне, Кейп-Код, на крутом склоне песчаной дюны перед своим домом. Подобно восстановлению душевного спокойствия после страха смерти, который преследовал его в начале жизни, создание сада, расположенного рядом с морем, стало для него актом восстановления. Он учился цепко держаться за жизнь. Сначала он соорудил три кирпичные террасы, затем проложил дорожки из измельченных раковин моллюсков. Затем он занялся обогащением песка, внося почву и компост, а также морские водоросли, которые собирал на берегу. На это ушли годы, но со временем сад стал домом для почти семидесяти видов разнообразных растений, а также прибежищем для дикой природы. В нем было так много ярких цветов, что его можно было сравнить со шкатулкой с драгоценностями.
Невозможно избежать того факта, что в саду все умирает, а наша смертность – это, как выразился Куниц, «суровая реальность – возможно, даже самая суровая, с которой нам приходится считаться». Продолжительность жизни цветущего растения может быть «такой короткой», пишет он, «настолько урезанной из-за смены времен года, что это кажется сжатой притчей о человеческом существовании». Для него даже компостная куча служит напоминанием о том, что «мы все – претенденты на компостирование». Творчество является одним из способов, которым мы определяем наше отношение к природе нашего существования. Куниц сравнивает процесс садоводства с написанием стихотворения, а свой сад называет «живой поэмой». И то и другое может подарить нам творческий образ жизни в этом мире, однако и сад, и работа, которую мы в нем выполняем, неизбежно являются физическими.
Садоводство предполагает взаимодействие сил, человеческих и природных, поэтому для Куница его сад – это «совместное творчество». В той мере, в какой он откликается на сад, тот откликается на него. В старости, когда он почувствовал, что жизненная сила внутри него иссякает, он воспринял уход за растениями как форму репродуктивных отношений: «По мере того как человек становится старше, возникает необходимость в обновлении энергии, связанной с эротическим началом». Сад приобрел в его сознании образ «постоянного спутника», своего рода музы. «Я никогда не пребываю вне сада, даже когда нахожусь вдали от него», – писал он. В 2003 году, серьезно заболев и даже чуть не умерев в больнице, он верил, что именно его страстное желание вернуться в свой сад помогло ему выздороветь. Сад – место столь же воображаемое, как и реальное. Мы мечтаем о наших садах и бесконечно строим планы относительно них. Для многих людей количество времени, которое они тратят на размышления о саде, намного превышает время, которое они фактически проводят, отдыхая или работая в нем. Даже уход за оконным ящиком с цветами может открыть дверь в другой мир.
Писательница Диана Атилл начала заниматься садоводством в возрасте шестидесяти лет[268]; в этот период ее жизни началась и вторая ее карьера – мемуариста. Она писала, что до тех пор, пока на нее неожиданно не взвалили уход за садом ее двоюродного брата, она «едва ли когда-либо срывала даже одуванчик». Ее садоводческая жизнь началась на ура: «Когда я впервые в жизни что-то посадила и это действительно выросло, я попалась на крючок и так с него и не слезла»[269]. И в свои семьдесят, и в восемьдесят лет она оставалась активным садоводом. Ей нравилось, что это полностью поглощало ее, «выводило из зоны комфорта, даря освежающий и исключительно полезный опыт». В садоводстве двумя главными удовольствиями для нее были радость от того, что что-то происходит, и времяпровождение в компании растений, «полных тайны жизни, как и мы сами».
Я впервые встретилась с Атилл, когда ей было девяносто семь. Как-то в разгар лета она пришла в наш сад со своим племянником Филом и его женой Аннабель. Ландшафт нашего участка довольно непрост, поэтому Фил усадил ее в инвалидное кресло, в то время как Аннабель несла зонтик от солнца. Атилл быстро подмечала всевозможные детали, из-за чего мы регулярно останавливались, чтобы посмотреть на отдельные растения и деревья. Она была стильно одета, и прямота ее мнений временами обезоруживала. Меня поразило, что она нашла способ смириться с ограничениями старости, при этом решительно не поддаваясь им.
В девяносто лет Атилл переехала в дом престарелых в зеленой части северного Лондона. К счастью, там был большой сад, и прямо у нее под окном росла прекрасная магнолия. В ее комнате был балкон, на котором она установила два больших терракотовых горшка и три цветочных ящика. В том, что она называла «престарелым возрастом», ее удовольствие от сада стало более свободным, не требуя от нее участия в садовых работах, однако она все еще заботилась о своих горшечных растениях. Атилл была, как она выразилась, «без ума» от цветов и цвета. В ее красочной экспозиции были представлены агапантус, душистый горошек и пурпурный вьюнок, и, хотя раньше она не одобряла их, она начала выращивать бегонии. Ее любимицами были великолепные длинноцветковые лилии – «Мэй Уэст среди цветов» – с насыщенно-красными и розовыми цветами, и все летние месяцы она сидела в их компании и наслаждалась «спонтанными моментами солнечного света».
Осенью она сажала фиалки – «дорогие доблестные фиалки, которые выглядят такими нежными, однако цветут непрерывно с октября по май; во время действительно сильных морозов они немного съеживаются, но всегда так галантно восстанавливаются»[270] – совсем как она, поскольку Атилл ясно давала понять, что быть престарелым человеком совсем не легко, но цветы и деревья доставляли ей удовольствие, от которого, как и от многих других вещей в старости, не нужно отказываться.
И Атилл, и Куниц начали свои садовые проекты, переступив черту среднего возраста, и не будет преувеличением сказать, что не в последнюю очередь своим здоровьем и долголетием они обязаны садоводству[271]. Когда факт нашей смертности начинает давить на нас, что обычно бывает в среднем возрасте, мы можем испытать внезапный прилив творческой энергии, как это случилось у них обоих. Эрик Эриксон, психоаналитик и специалист в области психологии когнитивного развития, назвал это явление «генеративностью»[272]. Он считал, что способность быть продуктивным различными способами во второй половине жизни важна для нашего эмоционального благополучия. Под генеративностью Эриксон подразумевал выход за рамки нашей собственной, привычной жизни. Здесь, безусловно, есть пересечение с творчеством, но речь также идет о навыках и знаниях, которые мы передаем следующему поколению, о том, что будет жить после нас, что заставляет нас смотреть в будущее. Напротив, если утекающее время заставляет нас думать «А какой смысл?», мы, скорее всего, войдем в состояние «застоя», в котором жизнь теряет всю свою значимость.
Крупнейшее проведенное когда-либо психологическое исследование старения и качества жизни – это грантовое исследование Гарвардского университета[273], в котором участвовало более тысячи человек и которое длилось несколько десятилетий.
Одним из наиболее поразительных открытий было то, что мужчины и женщины, которые развили в себе генеративные способности после пятидесяти лет, в три раза повысили свои шансы прекрасно себя чувствовать и в восемьдесят. Это открытие удивило исследователей, которые ожидали обнаружить, что значительную роль будут играть экономические факторы, однако здесь соотношение было не столь значительным. Удивительным было также открытие, что само физическое здоровье не было особенно связано с тем, как люди справлялись с изменениями и ограничениями, появляющимися в процессе старения. Решающими факторами оказались эмоциональная жизнь людей и вид деятельности, которой они занимались. Было доказано, что одиночество, несчастливые отношения и отсутствие цели в наибольшей степени способствуют снижению качества жизни в пожилом возрасте.
В своей книге «Стареем правильно» (“
Дональд Винникотт был известен тем, что применял игровой и творческий подход как в своих психоаналитических теориях, так и в собственной жизни. Неудивительно, что он также любил ухаживать за растениями. Он гордился садом на крыше своего лондонского дома и садом в своем коттедже в Девоне. Его жена Клэр Винникотт писала, что он сохранил азарт и творческую легкость до глубокой старости и даже продолжал кататься на велосипеде под гору, положив ноги на руль[274]. Вскоре после того, как ему исполнилось семьдесят, Винникотт перенес серию серьезных сердечных приступов, которые побудили его начать работу над автобиографией. На полях своей рукописи он записал следующую мольбу: «О Боже! Пусть я буду жив, когда умру»[275]. Многие ли из нас могут сказать то же самое? Этот сердечный вопль Винникотта выражает желание полноценно жить в этом мире и не впасть в депрессию, которая является частой спутницей необратимого увядания.
Клэр Винникотт рассказывает, что, перенеся «около шести сердечных приступов, Сэнд оправился от них». Винникотт не запрещал себе никакую деятельность. В возрасте семидесяти четырех лет, за несколько месяцев до его смерти, Клэр нашла его в саду их дома в Девоне, на дереве. Когда она воскликнула: «Какого черта ты там делаешь?» Винникотт ответил: «Я всегда хотел спилить это дерево. Оно портит вид из нашего окна». Возможно, это была работа, до которой у него никак не доходили руки, и вот, когда отпущенное ему время неумолимо подходило к концу, он наконец сделал это. Этот символизм поразителен: он не был готов умереть, он стремился заглянуть как можно дальше вперед – ну и, конечно же, нет ничего лучше, чем выпустить немного агрессии, что несомненно дает нам почувствовать себя живыми.
Той же осенью мысли о смерти все больше занимали Винникотта. В начале одной из последних лекций, которые он тогда прочитал, он рассказал о своих ощущениях следующим образом: «Рост все больше идет вниз. Если я проживу достаточно долго, я надеюсь, что смогу уменьшиться настолько, чтобы пройти через маленькую дырочку, называемую смертью»[276]. Дело умирания для Винникотта заключало в себя центральную дилемму: как «расти вниз» и в то же время чувствовать себя полностью живым. Обрамляя старость и дряхление иллюзией выбора и представляя наш окончательный уход из мира как разворот нашего вектора входа в мир, он приправил своим фирменным юмором ситуацию, которая в противном случае казалась бы безнадежной.
Рост вниз, который описывает Винникотт, поражает всех нас, принося неизбежное чувство потери. По мере того как мы увядаем, невозможно избежать того, что ткань жизни сжимается. Многие вещи у нас отнимаются или больше недоступны. Наши планы и мечты тоже должны ужаться.
Перед лицом старения садоводство может помочь сохранить чувство цели. Оно может оказаться тем способом, который дает возможность осознать свое место в мире, почувствовать, что у нас есть хоть какая-то власть над жизнью, – что, по крайней мере, есть что-то, что находится под нашим контролем, и не все утекает у нас сквозь пальцы. Кроме того, ничто так не компенсирует наш рост вниз, как то, что растет вверх.
Чтобы садоводство несло такой позитивный заряд, оно должно осуществляться в посильных масштабах. Смотреть из окна на запущенный и заросший участок, который раньше был предметом гордости, может быть даже хуже, чем вообще не иметь сада. Это может стать болезненным напоминанием о том, что вы уже не в состоянии справляться с ним. Выходом из этой проблемы может стать совместное использование садов. Например, программа «Садовые партнеры Эдинбурга» (
Чтобы решить проблемы старости в современном обществе, нам необходимо придумывать больше подобных творческих решений[278], но по большей части нам не хватает жизнеспособной модели. Поскольку преклонный возраст теперь длится дольше, как никогда важно, чтобы мы уделяли внимание этим людям. Какой смысл жить еще десятилетие или два, если качество жизни ужасное? Как часто пожилые люди оказываются в стороне, вытесненные за периферию нашего зрения. Налицо отсутствие уважения к их потребностям и отсутствие интереса к тому, что они могут предложить с точки зрения жизненной мудрости и воспоминаний. Диана Атилл полностью осознавала, как ей повезло иметь доступ к такому прекрасному саду и наслаждаться растениями на своем балконе. Большинство домов для престарелых такими совсем не являются. Жизнь в интернатных учреждениях слишком часто предлагает лишь ограниченное существование в помещении, где все происходит по заведенному распорядку, в относительно непривлекательной и неизменной среде. Вся жизнь здесь сводится к ожиданию – ожиданию следующей дозы лекарства, следующего приема пищи; по сути – к ожиданию смерти.
В книге «Все мы смертны»[279] Атул Гаванде пишет о том, как важно иметь источник смысла по мере приближения конца жизни. К сожалению, большинство домов престарелых ничего не делают в этом направлении. «Когда люди осознают конечность своей жизни, – пишет он, – они не просят многого. Они не стремятся к большему богатству. Они не стремятся к большей власти. Они просят только о том, чтобы им разрешили, насколько это возможно, продолжать формировать историю своей жизни в этом мире»[280]. Интернаты, как правило, не дают возможность индивидуального «формирования жизни», но это не обязательно должно быть так. Гаванде описывает, что произошло в доме престарелых «Чейз Мемориал» в Нью-Йорке, когда там появились домашние животные и растения. Среди новшеств можно назвать создание огородной грядки и цветника, а также установку сотен горшечных растений. Кролики, куры, попугаи, кошки и собаки также привносили в это место ощущение жизни. Результаты были впечатляющими: люди, которые почти не разговаривали друг с другом, начали общаться, другие, которые до этого вели себя пассивно, стали участвовать в новых видах деятельности, а те, кто страдал тревожностью, стали спокойнее и счастливее.
ebooksa