Эти предметы старины должны были стать важной частью его наследия, но этот этап его жизни уже закончился; он больше не мог пополнять коллекцию, так как ему не хватало ни средств, ни энергии для поиска новых приобретений. Кроме того, вещи, как правило, ослабляют свою власть над людьми, когда те приближаются к смерти. Вещи статичны, и мы должны вдохнуть в них жизнь, правильно распорядившись ими, в то время как красота природного мира будет вдыхать жизнь в нас. В отличие от коллекции древностей, сад Фрейда продолжал расти и процветать.
В своей работе по психологии умирания психиатр Роберт Лифтон объяснил важность поиска способов того, как символизировать бессмертие. При этом он опирался на идею Фрейда о том, что подсознание не может представить нашу собственную смерть. Лифтон утверждал, что нам необходимо отрицать смерть, по крайней мере частично, и что это парадоксальным образом помогает нам принять ее реальность. Перспектива аннигиляции ужасна, разум не может ее постичь, и нам нужно найти способы сделать умирание менее абсолютным. Мы можем достичь этого с помощью различных форм того, что Лифтон назвал «символическим выживанием»[299]; это, по его словам, включает в себя наши гены, остающиеся жить в следующем поколении, а также наши убеждения о загробной жизни, наше собственное творчество и непрерывность природы.
Наша глубокая экзистенциальная потребность в символическом выживании является одной из причин, по которой люди, сталкиваясь со смертью, меняют свое отношение к взаимодействию с природой. Природа как выражение символического выживания утешает не только умирающих, но и тех, кто переживает тяжелую утрату. Посадка дерева в память о ком-то, кто умер, является мощным источником символического выживания. Мы знаем, что время сотрет наши воспоминания, но дерево будет расти. Это пускает в нас глубокие корни, становясь своеобразной гарантией от забвения.
Любовь к цветам – это любовь, которой можно поделиться, и на протяжении всей своей жизни Фрейд получал огромное удовольствие, даря цветы женщинам, которыми восхищался. Когда Вирджиния Вульф нанесла ему визит в Маресфилд-Гарденс[300], он также не упустил этой возможности. Леонард Вульф записал, что Фрейд был «необычайно вежлив, в официальной старомодной манере» и «почти церемонно подарил» Вирджинии цветок. Прогрессирующая болезнь и упадок сил могут быть жестокими. Свидетельство того, насколько хрупким и немощным стал Фрейд к той зиме, мы находим в дневниковой записи Вирджинии Вульф от 29 января 1939 года. Она описывает его «скованные, судорожные движения, нечеткую артикуляцию, но тем не менее живую и точную речь». Возможно, у него и были трудности с артикуляцией, но у цветов есть свой собственный язык, и цветок, который Фрейд подарил ей, был одним из его любимых: нарцисс.
Приход весны в тот год был чрезвычайно важен для умирающего Фрейда. Было еще слишком рано устанавливать кровать-качалку, но он мог сидеть на лоджии, которую Эрнст построил в задней части дома. Открытая для стихий с одной стороны, она тем не менее обеспечивала защищенное пространство, из которого можно было любоваться садом. Известные как «пороговые пространства», такие конструкции, как лоджии, зимние сады, веранды и балконы, создают ощущение того, что вы наполовину внутри, наполовину снаружи – в лучшем месте обоих миров.
Подобные постройки обретают большую значимость благодаря той роли, которую они могут играть в уходе за пожилыми и умирающими[301]. Когда сама жизнь находится на пороге, физический порог помогает: наблюдая, как ветер гонит облака по небу, понимаешь, что жизнь не прекращается полностью. Сад создает постоянное ощущение движения и разнообразия, он – источник очарования, который притягивает нас. Когда ноги не могут передвигаться, глаза все еще способны блуждать, а когда поют птицы, разум иногда может воспарить и поселиться на деревьях рядом с ними.
В ту весну, как и большинство людей на завершающей стадии жизни, Фрейд много спал. Он делал это на улице так часто, как только мог. Иногда, когда он лежал на кушетке, семья сидела вокруг него. Однако один он никогда не оставался, так как его любимая собака Лун была его постоянным компаньоном. Ханнс Сакс описывает, как он лежал «иногда в легком полузабытьи, иногда ласкал свою чау-чау, которая не отходила от него ни на мгновение». По мере того как шло лето, в открытой ране на челюсти Фрейда развилась глубоко укоренившаяся инфекция, которая не проявляла никаких признаков улучшения. В течение многих лет Фрейду было трудно есть; теперь это стало еще труднее, и в результате он очень ослабел. Его кровать была перенесена вниз из комнаты наверху, а кабинет превращен в больничную палату, чтобы он мог лежать и смотреть на сад[302].
В начале сентября на коже над его скулой появились признаки гангрены, и от нее начало исходить ужасное зловоние. Такое развитие событий оказалось концом его отношений с Луной. Инстинкты собаки взяли верх, и она отреагировала в соответствии с первобытным страхом. Когда Лун привели в кабинет Фрейда, она забилась в самый дальний угол, и ее ничем нельзя было заставить приблизиться к нему[303]. По крайней мере, все еще оставался сад, к которому можно было обратиться за утешением. Французские двери были по возможности всегда открыты, а кровать Фрейда стояла так, чтобы он мог любоваться цветами, которые любил. Цветы уж точно никогда не оттолкнут нас.
В последние несколько недель его жизни Анне, как его главной медсестре, помогала жена Эрнста Люси. В письме, написанном впоследствии, Люси сообщала[304], что, несмотря на сильные боли Фрейда, «в комнате больного царило мирное, веселое, почти домашнее настроение». В моменты бодрствования он был «неописуемо дружелюбен и любвеобилен со всеми нами, трогательно терпелив в своем смирении ко всему происходящему».
Фрейд однажды написал, что смерть – это достижение[305], что, когда мы слышим новость о чьей-то смерти, можем почувствовать нечто вроде восхищения выполненной задачей. В конце концов, это экзистенциальное достижение – отделиться от своих близких и отпустить жизнь.
Фрейд умер рано утром 23 сентября 1939 года, через год и неделю после того, как его семья поселилась в доме на Маресфилд-Гарденс. Когда Фрейд впервые приехал туда, то хотел увидеть сад на протяжении смены всех четырех времен года. И это желание исполнилось. Сад был с ним весь последний год его жизни.
В укрытии сада мы окружены Матерью-природой в ее самом добром и прекрасном проявлении. Мы защищены от всего непредсказуемого и враждебного. В такие моменты покоя в мире все хорошо. Столкнувшись с необходимостью подготовиться к смерти, психике необходимо найти место покоя, и Фрейд нашел его в саду.
Место покоя – это не только природа с ее успокаивающим воздействием; сад также вызывает воспоминания. В памяти Фрейда было запечатлено много прекрасных мест: сад Гринцинга, «похожий на сказку», по которому он любил гулять, и Торре-дель-Галло, «райский сад», который пленял и очаровывал его, уставшего путника. Затем были его поездки в горы, где он искал орхидеи и дикую землянику, тенистые рощи, в которых чувствовал себя как дома, и его детские странствия по лугам, полным диких цветов, неподалеку от места, где он родился, и, наконец, руки его юной матери, от которой он впервые узнал о смерти.
Если уж на то пошло, объятия матери – это самое первое место, которое мы узнаем в этом мире. Ранее в своей жизни Фрейд отмечал важность этого, когда писал о том, что «Мать-Земля» снова примет нас. «Однако, – добавлял он, – напрасно старик жаждет от женщины той любви, которую он когда-то получил от своей матери; только третья из Судеб, безмолвная богиня Смерти, примет его в свои объятия»[306].
Идея смерти как возвращения ярко выражена в последней книге стихов Хелен Данмор «Внутри волны» (“
Затем она идет в своей персонификации дальше:
Смерть безлика, а все, что безлико, пугает, как и перспектива провалиться в пустоту. Мы чувствуем себя в большей безопасности, когда можем дотянуться до чего-то знакомого, как если бы, взявшись за одну руку, мы отпустили другую. Данмор помещает свое доверие в ирис и его корневище, и это дает ей ощущение, что с ней происходит естественный процесс.
То, в какие символы мы облекаем для себя смерть, определяет, будет она для нас пугающей или нет, а также насколько естественным или неестественным кажется нам окончание жизни. Уже в самых ранних культурах растения и цветы влияли на понимание людьми жизни и смерти; они определяют структуру нашего мышления таким образом, что это помогает нам отогнать страх и отчаяние.
В качестве непреходящей опоры мы можем полагаться на ежегодное возвращение весны, говорящей нам, что, умирая, мы не умираем и что чувство добра, живущее в нас, уходит в бесконечность. Это самое непоколебимое утешение, которое может подарить нам сад.
11. Время выйти в сад
ebooksa