Саксонцы и княжеские войска расположились вокруг лагерем, отдыхая, князь и Ульрих нашли удобное гостеприимство в доме солтыса. Уже опускались сумерки, когда дали знать, что пора поджигать, чтобы войско было готовым. Из упорства Герарда, которого хорошо знал, Ульрих делал вывод, что он готов устроить на них отчаянную вылазку.
Когда пришла решительная минута, Белый стоял понурый и молчаливый. Ему казалось святотатством подкладывать огонь под собственное гнездо, но он подчинился уговорам, боясь насмешок Ульриха.
Вечер был ясный и тихий… в замке царило глухое молчание; городская чернь, как всякая, ей подобная, которая радуется вредному и плохому, начала бегать, разнося зажжённые головни и просмолённые щепки. Вокруг мелькали рассеянные огоньки, а вскоре густые клубы дыма начали подниматься у стен, и долго вились, покрывая их, прежде чем вспыхнуло яркое пламя и стало лизать красным языком просмолённые стены крепости. Зрелище было страшным даже для тех, кто со злым смехом бегал на него смотреть. В начале частичный пожар начинал сливаться в один большой вал пламени и дыма. Кучи дерева, объятые огнём, всё выше бросали искры и пояса огня, которые взлетали над стенами и обжигали примыкающие к ним с другой стороны дорожки, подмостки, постройки и башни.
Местами, как предвидел старик, осыпалась нагретая глина, старое и гнилое дерево начинало тлеть кровавым цветом. Весь замок, формы которого уже узнать было невозможно, он был как один огромный костёр, объятый рекой пламени. Не было сомнений, что не только наружные стены падут жертвой, но и вся крепость сгорит, а её мужественные защитники погибнут в этом огне.
У Белого сжалось сердце и в нём поднялся сильный гнев на Герарда, который его родное гнездо превратил в это пепелище.
Ульрих находил средство превосходным, аплодировал и стоял с саксонцами против ворот, чтобы, если гарнизон захочет спастись, не отпускать его.
Вначале все, кто был в замке, поливали водой, стараясь потушить пожар, но эти усилия были тщетны. Чуть приглушённый с одной стороны пожар усилился в другом месте. Пожар длился какое-то время, а из замка признака жизни не подавали. Князь нервничал, Ульрих удивлялся, саксонцы подбежали к воротам, которые обнимало пламя.
Наконец крик и труба послышались над решёткой, и Белый подскочил к тому месту, откуда они исходили. За дымом показалась фигура старого Герарда, который держал в руке зелёную ветвь.
Из-за треска горящих брёвен и шума пламени нельзя было расслышать, о чём они говорили. Белый, который волновался за сохранность гнезда, приказал мещанам тушить огонь. Дал знак, чтобы открыли ворота… чтобы люди сдались в плен. Старый командир, если бы был один, не сдался бы, наверное, до конца и дал бы сжечь себя с замком вместе, но сыновья на коленях его умоляли, чтобы спасти свою жизнь, а брат чуть ли не вынудил повесить зелёную ветвь.
В ту минуту, когда он уже был уверен, что захватит, к хмурому и гневному князю вернулись вся смелость и вера в себя. У ворот в два ряда поставили саксонцев и солдат Белого.
Поднялась крепостная решётка, открыли горящие ворота и старый Герард, которого вели два сына, вышел в полных доспехах. За ним шёл брат и тут же двадцать два вооружённых солдата… челядь и оруженосцы. Герард сперва принял сидевшего на коне Ульриха за князя и приблизился к нему, когда тот указал ему на Белого.
В свою очередь, для того, чтобы задобрить будущего шурина, он отослал князя к нему, а сам отскочил на несколько шагов, крича, чтобы тушили огонь.
Ульрих хотел по-рыцарски обойтись с пленниками и освободил бы часть за храбрость, если бы Белый не прислал ему требование, чтобы все были арестованы для выкупа. Мещане, которые теперь так же хотели спасти крепость для их князя, как прежде хотели поджечь для завоевования, брсились тушить, заливать водой огонь, забрасывать его землёй.
По ещё горящему пепелищу, опустив голову, въехал Белый в свою крепость, на крышах которой кое-где тушили гонты и доски… Зрелище было грустным. Герард, до последнего не отчаиваясь, в центре просторных дворов собрал лошадей, амуницию, запасы, всё, что имело какую-либо ценность. Кучами лежали там снаряжение, доспехи, одежда, сундуки, мешки… а посреди них вырывались испуганные огнём разъярённые кони.
Отворённые в доме окна и двери, открытые ставни, словно после ограбления и опустошения, делали его пустым и грустным.
Князь остановился и от какого-то ужаса и печали впал в неизмеримый и безудержный гнев, которого было не на ком выместить; Герард пал бы его жертвой, если бы не та мысль, что он может получить за него значительный выкуп… а денежный заработок был для него первой необходимостью.
Спешно подавили огонь и к полуночи дымили только залитые угли, а посреди замка саксонцы весело праздновали победу, для которой мало посодействовали.
Белый, подперевшись, сидел за столом, который для него принесли, и вместе с Ульрихом допивал мёд, извлечённый из какого-то тайного хранилища. Между ними стояла миска с едой, которую принесли из местечка. Оба молчали. Ульрих, для которого, видимо, этот человек, коему он помогал по просьбе сестры, был любопытной загадкой, изучал лицо князя, меняющееся самыми разнообразными впечатлениями мыслей, которые по нему проходили. Правда, можно было проследить за этими волнами сомнения и энтузиазма, гордости и страха, которые ударяли в грудь князя и извивались в его голове.
– Ну, что же дальше? – спросил весело с настоящим рыцарским равнодушием Ульрих. – Что вы думаете делать дальше?
Белый сжал рот, думал, поглядел, Ульрих напомнил ему о своей сестре Фриде, а она была самым сильным импульсом к действию.