– Обойдусь без ваших саксонцев, – крикнул он, – в бою они стоят крепко, это правда, но они тяжёлые и не могут повернуться.
– А как раз такие были бы тебе нужны, чтобы встали там, где стеной стать должны. Твои этого не умеют.
Белый всё больше терял терпение.
– Да! – воскликнул он. – Убегут, может, чтобы вернуться и напасть на врага, но это выносливые и безумные слуги.
Фрида слегка передёрнула плечами. По её насупленному лицу видно было, что за будущее наречённого она была не совсем спокойна. Князь, напротив, смеялся, говорил, мечтал и пытался удержать в себе веру, искусственно побуждённую. Малейшее противоречие могло её поколебать и повергнуть; поэтому он не позволял ничего, даже Фриде.
Поход за Вислу был уже приготовлен. Он должен был забрать с собой почти всех людей, потому что ему казалось, что их слишком мало, хотя очень верил в их мужество. Фрида оставалась в Золоторыи, под охраной Буськи, который глядел на своего отъезжающего пана так же грустно, как и она. Маленькая горстка гарнизона и рабочие мельника Ханки, которые строили на берегу огромные лодки, старый столяр и его зять также должны были остаться в замке, командиром которого Белый назначил Дразгу, забрав с собой Ласоту и Былицу.
Наленч, который был поначалу удивлён большой предприимчивостью и хладнокровием князя, ежедневно с ним общаясь, в разных ситуациях смотря на него вблизи, значительно ослабел в своей вере и сменил убеждение о его характере.
Он служил ему с прежним рвением, делал, что мог, – но не видел в нём человека, который мог бы стать завоевателем и героем. Не сопротивляясь настоящей экспедиции, Ласота почти от неё отговаривал, или по крайней мере хотел сделать осторожной, не советуя ставить всё на один кон. Зато Былица, льстя пану, ободрял, провоцировал и обещал великие завоевания. Князь более склонен был послушать его, чем подставить ухо советам Ласоты.
И экспедиция отправилась на Вроцлав.
VI
Оставшись одна в замке, Фрида не могла ни присесть, ни отдохнуть – такие зловещие предчувствия её терзали. Она выглядывала в окно на речку, где Ханко с плотниками трудился над кораблями и машинами, – и одно это зрелище как-то её развлекало.
Не в состоянии услышать разговоры этих людей, она только видела, что они боязливыми и враждебными взглядами одновременно смотрят на замок, что-то шепчут друг другу; Ханко тайно беседовал с зятем и беспокойно ходил.
Предчувствием женского сердца она начала опасаться этих людей, почувствовав в них врагов. Однако она приписывала это своей грусти и беспокойству, которые её переполняли, – и своим цветом всё притягивали.
Живя несколько месяцев с тем, который когда-то, несколько лет назад казался ей таким красивым, благородным, исполненным очарования – потому что тогда он испытывал скорбь по утрате жены – Фрида не могла сопротивляться разочарованию.
Она хотела ещё верить в него, облачала его во всё то, чего ему не хватало, но с каждым днём он выглядел более жалким, более слабым, почти достойным презрения. Она ужасно страдала.
Пусть был бы хоть для людей, хоть для света таким, каким она хотела, чтобы был для неё! И это было невозможно. Она с возмущением видела, что Бусько любил его, жалел его, а в него и в характер мужа не верил. Она учила его говорить, общаться с людьми, каждый день она повторяла, что он должен был сделать, как появиться, – князь, правда, слушал её, но это не достало из него искры жизни.
Он садился или ложился, положив руки под голову, велел ему петь, пустословить – его забавляли легкомысленные шутки – говорил о невозможном будущем, о сокровищах, о королевствах, о величии – а ничего сделать не мог, чтобы воплотить сны в реальность.
Когда его беспристанно подбадривали, он неистово бросался и терял силы.
С этими мыслями о человеке, к которому её былая любовь остыла, Фрида бродила по пустому замку.
Будущее ей казалось страшным, потому что на него полагаться не могла. Говорила себе со слезами на глазах: «Пойду в монастырь, закроюсь где-нибудь в стенах и умру».