Когда Дерслав перестал говорить, ни один голос не послышался ни за Белого, ни против Зеймовита.
Скорее, они совещались о том, как его заполучить, потому что было известно, что его уже напрасно искушали.
Бартош из Одоланова, на которого они много оглядывались, слушал, поглядывал вокруг, но, несмотря на то, что они ему, казалось, бросают вызов, он не хотел громко выступать.
Сидя на лавке и расставив широко на столе руки, он только сказал ближайшим:
– Предоставьте это времени – и не думайте о другом, мы хотим его. Сейчас говорить об этом и привлекать на него взгляды короля и королевских – нельзя. Я знаю, что когда наступит пора, мы найдём его готовым.
Дерслав, который слушал нагнувшись, закончил тихое совещание словом:
– Гневковского князика… чтобы людей не баламутил, голов напрасно не кружил и не стоил напрасной крови, нужно предоставить его собственной судьбе.
За Белого никто не заступился, напротив, Вонж сказал, презрительно пожимая плечами:
– В Золоторые он долго не продержится… Ясько Кмита, Бартош из Вицбурга, а, по-видимому, и Казко Шецинский, который должен был пойти им на помощь, преодолеют негодяя, и из Дрзденка ему не помогут, хоть взял их сестру, я слышал, себе, – потому что бояться. У них только кучи разбойников и бродяг…
За тем некоторые из более важных начали много и долго говорить о Мазурии, какой был род хозяйственных, суровых людей, но с сильной рукой.
Кто-то вспомнил Владислава Опольского, но против этого сразу поднялись голоса, называя его немцем; у Кажки Шецинского, хоть много было друзей, также не казался созданным для государя, потому что имел то, что и Белый, – великую резкость, и ещё больше непостоянства.
Однако людям он казался лучше, чем тот, однако конкурировать с мазурами не мог. Единогласно остановились на них.
Только сейчас они разделились на разные кучки и группы, спрашивая о Кошице, о той славной привилегии, недоверяя ему, и ища в нём плохое. Уже одно то, что он происходил из краковян, что его вытесали Топоры, а Лелива им светила, делало его подозрительным великопольской шляхте. Кошицкий съезд не только не сягчил неприязнь между двумя половинами Польши, но поднял её до наивысшей силы.
В целом не только Малопольша готовилась к борьбе с Великопольшей, но в той помещики даже на два лагеря распались; потому что от того, кто был на стороне короля, ездил в Краков, гордился какой-нибудь милостью, отступали и считали врагом.
Из тех, кто не были ни чёрными, ни белыми, а стояли в стороне, немного приехало на съезд; некоторые перешли к Наленчам, те, кого больше тянуло к Судзивою, к Грималам, вскоре покинули сарай.
Чем меньше становилось число людей, тем совещание становилось более конфеденциальным, более открытым враждебностью ко двору и его сторонникам. Считали силы, перечисляли тех, кто мог быть на стороне короля и королевы, и Дерслав Наленч доказывал, что в приоретете будут те, кто требовал Пяста.
Среди тех находились Бартош из Одоланова, много одинаково могучих, доблестных и сильных. Также за ними была значительнейшая часть духовенства, которое, хоть громко не отзывалось и деятельно не выступало, благоприятствовало Наленчам… потому что их оттолкнул налог с лана, а подчинение общему праву поколебало его положение.
Так это собрание ещё долго ночью совещалось в сарае; на следующий день, связанное крепким словом, оно неспешно разбрелось в разные стороны.
VIII
Замок в Золоторые, который защищали крепкие стены и две реки, несмотря на усилия Судзивоя из Шубина, Яська Кмиты и других, собранных вокруг, чтобы не дать Белому князю распространиться, защищался в течение всей зимы, ещё защищался весной…