15
Утром второго мая Ракель вдруг пришла в голову история, которую ей не раз рассказывала мать. Ракели тогда было лет семь-восемь, но все подробности истории она помнила прекрасно. Уже подростком она изложила её в тетради, в которой записывала связанные с матерью воспоминания и события.
Сесилии было пятнадцать, и она поехала со своим отцом-хирургом в полевой госпиталь, устроенный в бедной деревне под Аддис-Абебой. Доктор Викнер утверждал, что его детям полезны контакты с реальностью, причём не только столичной, но и деревенского разлива.
Они отбыли из Аддиса в четыре утра. Стояла кромешная тьма, чаша лунного серпа повисла над горным гребнем на востоке. Скоро должен был раздаться вечный аккомпанемент рассвета – лай собак и жалобные голоса мулл. Укрывшись от холода пледом, Сесилия зевала на сиденье джипа. Шофёр был уставшим. Акушерка была уставшей. Но доктор Викнер был, как на зло, чрезвычайно бодр и всю дорогу разглагольствовал о множественных изъянах эфиопского здравоохранения на языке амаринья, совершая как минимум одну ошибку в каждом предложении и сглаживая все взрывные согласные.
Они ехали несколько часов и наконец прибыли в маленькую деревню. Сесилия, одетая в белый халат, ассистировала во время операции наравне с остальными. На операционном столе лежала, наверное, её ровесница. Сильно истощённая, слишком узкий таз, чтобы ребёнок мог родиться сам. Сесилия тихонько перешёптывалась с роженицей о разных бытовых вещах, что успокаивало и служило отвлекающим манёвром. То, что белая девушка свободно говорит на местном языке, всегда вызывало удивление.
– Когда мы вернёмся в Швецию, у тебя больше не будет шанса поучаствовать в чём-либо подобном, – сказал потом Ларс Викнер, снимая забрызганный кровью халат.
– В Швецию? – переспросила Сесилия.
– Мы уезжаем в июне, – ответил отец. – В Гётеборг.
– Но мы же потом сюда снова приедем?
– Нет, чёрт возьми, нет. Хватит с меня этого дерьма.
Таким образом Сесилию известили о том, что она уезжает оттуда, где выросла, в страну, которую домом называли только родители. Ничего не ответив, она вышла во двор. Вокруг деревни простирались холмы. Везде росли акации, тёмная зелень контрастировала с жёлтой выжженной землёй. Высокое чистое небо, осторожное тепло тонких солнечных лучей. Через несколько месяцев должны пойти дожди, а потом наступит настоящее лето с его удушающей жарой, но пока прохладно и сухо.
Не глядя по сторонам, она побежала прямиком в буш [95].
По вторникам и субботам Сесилия тренировалась в беговом клубе, где долгое время была одной из самых слабых. Самой сильной была её подруга Рахиль, которая тоже ходила в английскую школу. Как газель, легко и свободно, она бегала по стадиону, едва касаясь ногами земли. Когда бежала Рахиль, её тело просто радовалось тому, что оно существует. Ей не нужно было напрягаться, бег был внутри её тела – как у некоторых певческий голос. Но у подростка Сесилии Викнер такого дара не было. При неплохих данных – телосложении, как у масаи, и упорстве – бегать так же легко, как, скажем, рисовать, у неё не получалось. Она отставала, натирала мозоли, у неё болели мышцы, горели лёгкие, и даже на коротких дистанциях она приходила последней. Никто от неё ничего не ждал, она же была
Впрочем, положение слабого давало определённое преимущество. Можно было тихо делать своё дело, не пытаясь никому ничего доказывать, что давало тебе свободу. Со временем Сесилия стала приходить на стадион после школы и даже в выходные. Начала тренироваться самостоятельно. Не имея ни шансов, ни желания стать лучшей. Никто не сомневался, что первой всегда будет Рахиль. На тот момент Сесилия сама не смогла бы объяснить, почему начала заниматься каждый день, несмотря на то, что ей это не очень нравилось. И только после того долгого забега в буше она нашла слово, описывающее собственно суть.
Есть заданная точка, до которой человек может дойти. Но рано или поздно она стирается. Тринадцатилетняя Сесилия, которая только начала тренироваться в клубе, не могла пробежать длинную дистанцию. Тело выдержало бы, но всё упиралось в психику. Тот, кто не пытается определить пределы собственных возможностей, не знает, на что способен. Ты боишься показать плохой результат, тебя сдерживают сомнения и неуверенность. Мозг посылает тревогу сердцу и всему телу. Тело цепенеет и теряет способность действовать. Однако в пятнадцать лет Сесилия уже познакомилась со всеми стадиями бега, физическими и умственными. Она постепенно увеличивала дистанцию. Подчиняла воле дыхание, шаг и ритм. И в конце концов была вознаграждена возникающим при беге полным слиянием души и тела, чувством гармонии с собой и миром. Она сделала два важных открытия. Первое: бегая, нельзя быть несчастным, и второе: у тебя всегда есть силы сделать ещё чуть-чуть. В этом и заключается суть бега. Вечно стонущая на приближении к финишной черте дочь американского посла, разумеется, физически могла преодолеть последние пятьдесят метров восьмисотметровки, но она не могла смириться с тем, что придёт последней. И всегда сходила с дистанции раньше, то есть не мобилизовывала силы и ни разу не вышла за границы собственных возможностей. С другой стороны, ей не приходилось испытывать унижение оттого, что, выложившись до предела, она всё равно проиграла. Бегущий обязан внутренне принять поражение. Выиграет тот, кто от всего отречётся – сказанное в Евангелии от Марка справедливо и для бегуна, и для всякого, кто ищет своё место в мире. Только тот, кто смирился с собственной незначительностью, способен её преодолеть.
Когда Сесилия бежала в буше, она не волновалась. Она была уверена, что в таком темпе выдержит несколько миль. На ней были плоские матерчатые туфли на резиновой подошве, хорошо подходившие для бега. Она поддерживала постоянную скорость, позволявшую спокойно и комфортно дышать. Это был отличный день для дальнего забега. Эфиопское нагорье расположено на высоте две тысячи двести метров над уровнем моря, в воздухе здесь меньше кислорода, и приезжие быстро начинают задыхаться, но организм Сесилии давно научился вырабатывать красные кровяные тельца, адаптировавшись к местным условиям. Иными словами, Сесилия ничего не боялась. В голове пульсировало, что-то тяжёлое сжимало грудь, и не было слов, да и не могла бы она ничего сказать, потому что в горле застрял крик, но кричать во дворе полевого госпиталя в бедной деревушке нельзя, особенно если ты дочь врача.
Она не знала, через какое время они обнаружат её пропажу. Какие-то дети заметили, как она выходила, и, смущаясь, показали направление. Доктор Викнер закурил и сказал, что после кофе дочь вернётся. Состоялась кофейная церемония. Управляющая госпиталем насыпала на пол траву, поджарила и смолола кофе, сварила его, разлила до краёв в маленькие щербатые фарфоровые чашки и подала присутствующим. Доктор пил не спеша. После третьей чашки шофёр по имени Тесфайе позвал детей. Когда она ушла? Дети опустили глаза, они не знали.
– Она вернётся, – сказал доктор Викнер и начал собирать сумку.
Шофёр, акушерка и медсестра тихо переговаривались. Медсестра выглядела испуганной. Прошло много времени. Девочка могла пораниться, неизвестно с чем она там столкнулась. Она взяла с собой воду? Акушерка из Аддиса снова обратилась к доктору. Тот настаивал, что дочь вернётся, а им следует ждать.
Тесфайе вышел во двор и завёл джип. Он проехал довольно долго и уже начал думать, не пора ли вернуться, когда заметил мелькнувшее вдали красное пятно её футболки. Когда он догнал дочь врача, та продолжала бежать вперёд. Он помог ей забраться на переднее сиденье и дал выпить воды из канистры.
ebooksa