Не знаю, сколько продолжалось это страшное шествие. Вдруг я увидел, как у проволочного заграждения образовалась гора из человеческих тел и как небольшая группа фашистов прорвалась по этому настилу к нашим позициям.
Я схватил фотоаппарат и рванулся с места.
Ревущая толпа наших солдат неслась навстречу врагу. Через секунду-две волны налетели друг на друга. Серо-зеленая, пьяная волна немцев смешалась с кровью и снегом. Я бежал вместе со всеми. Размахивая прикладами, штыками, стволами от пулеметов, разъяренные русские сокрушали все на своем пути.
Все были пьяны от гнева, от пролитой крови, от нечеловеческих усилий нервной работы.
Когда все утихло, оставшиеся в живых наши солдаты медленно сползли к окопам.
Долго лежали мы молча, не глядя друг на друга.
Едва пришли в себя, как над нашими головами появились немецкие самолеты.
Многие из нас даже не успели подняться с земли, уснули вечным сном.
Наш командир подскочил к единственному «газику» и крикнул мне:
— За мной!
Я вспомнил о снимках, которые сделал для генерала, и побежал за командиром. Мы сели в машину, помчались через поляну к лесным зарослям, чтобы укрыться от самолетов.
Два самолета закружились над нами, сбрасывая бомбы и обстреливая нас. Прыгая на кочках и ухабах, машина маневрировала то влево, то вправо и вдруг с грохотом опрокинулась набок.
На мои колени упала тяжелая голова мертвого командира. Вспыхнуло пламя, горький черный дым окутал меня волной.
Я выкарабкался из машины, бросился бежать, прижимая рукой «лейку». Самолеты успели вновь развернуться, стали бросать бомбы. Я прыгнул в одну воронку, потом перебежал во вторую. Вспомнил теорию вероятности, побежал в третью воронку, упал животом на камни, лежал, пока не услышал взрыв. Бомба разорвалась рядом. Я вскочил и побежал в самую свежую воронку. Разорвалось еще несколько бомб. Я перебежал еще и еще раз.
Лежа в свежей воронке, я подумал: «Не буду больше бегать. Пусть стреляют, я буду лежать».
Самолет развернулся надо мной еще раз, сбросил бомбу. Сделал последний заход, построчил из пулемета и улетел. Я лежал на спине и снимал самолеты каждый раз, когда они появлялись надо мной.
Наконец все затихло. Я с трудом пополз туда, где, по моему мнению, были наши. Я был весь побитый и помятый, словно прошел через камнедробильную машину. С каждым метром силы оставляли меня. Прижимая аппарат к груди и думая о генерале, для которого я сделал редкие снимки, я полз все дальше и дальше.
Вечером меня подобрали солдаты и привезли в штаб генерала, к санитарам. Я долго сидел перед фельдшером, вздрагивал и не мог выговорить ни одного слова. Все, что говорили другие, я хорошо слышал и понимал, но сам ничего не мог ни сказать, ни сделать.
Молоденькая курносая санитарка жалостливо посмотрела на мою голову, всплеснула руками и со страхом сказала:
— Посмотрите, какой он!